19 февраля 2020 г.

Близкие близкие: окружение Леонида Андреева

Текст о Леониде Андрееве написать проще всего, но я не ищу легких путей — я напишу о тех, кто его окружал, а точнее — о его второй жене Анне Ильиничне Денисевич (Карницкой), дочке Вере, двух сыновьях (Савве и Валентине) и внучке — от той самой дочки (Ирина, дочь Веры — автор книги «Далекие близкие»). Именно о них не потому, что я как-то по-другому отношусь к двум другим его сыновьям (от первой жены) — Вадиму и Даниилу, а потому, что я их писем не читала и в биографию их не углублялась. Знаю только, что Даниил Андреев — автор той самой «Розы мира» — чувствовал всю жизнь вину за смерть матери, а потом и бабушки: первая умерла от послеродовой горячки, а бабушка (мама матери) — от дифтерии (заразилась от Даниила). Мачеху Анну он не признавал и, гостивши у отца, хотел утопиться в Черной речке — от горя (отец обвинял его в смерти матери), но его вовремя заметили. Даниил, в отличие от Вадима, у отца не появлялся, и Вера о нем практически не упоминает — знает, что где-то растет ее брат по отцу, и всё. Ах да, и еще напишу о замечательной матери Андреева — по ее письмам к нему.


Мемуары Веры Андреевой («Дом на Черной речке») — одни из лучших воспоминаний, что я читала (а читала я много). Вера — удивительно тонкая душа. Память ее поразительна. Если хотите окунуться в быт писателя (если вы такой же поклонник, как я) или просто начало 20-го века, прочтите этот душевный памятник обязательно. Наверное, нужно было, чтобы на прошлое взглянула именно женщина — кроткая, жалеющая, любящая. Это вообще памятник не только семье Андреевых, но и эпохе (уходящей) в целом, памятник императорской России и беззаботному — вопреки войне и революции — детству. В записях Веры мы видим, каким был Леонид: шутником (любил всех разыгрывать), а порой таким серьезным, что становилось страшно — за него; романтиком — выдумывал истории, в которые дети верили, гулял с ними, учил видеть прекрасное. Дети стоили друг друга: Савва был всеобщим любимцем, его постоянно баловали, Тин (Валентин) был заводилой во всех проказах, а Вера старалась не отставать — бегала с мальчишками наравне. Дети жаждали внимания отца: ранним утром они мчались в соседский сад за земляникой, чтобы отец положил ягодки в крепкий, почти черный, чай, размял их ложкой и улыбнулся. Так они его любили. С матерью же были холодны. На мой взгляд, она просто не чувствовала себя матерью, как не чувствовала, например, Цветаева, пожалевшая сто раз, что родила. Чем еще занимались дети? Воровали фрукты и ягоды у соседа, ходили за грибами, прыгали по диванам, делали шалаши из снега, катались на плотах по заливу, бросали кошку с третьего этажа, — и это еще не весь список. За проказы их запирали в отдельной комнате, но и оттуда Вера плевала в кур. Несколько раз дети оказывались на грани жизни и смерти. Например, когда обнаружили мину, выброшенную на берег, и хотели ударить по ее шипам. Один удар, и она бы взорвалась, но откуда ни возьмись выбежал Леонид и начал кричать. После таких выходок детям здорово доставалось от его руки и ивового прута.

Со смертью Леонида из дома на Черной речке ушла жизнь. Анна практически перестала контактировать с детьми и ушла в себя, а потом вообще заболела. Ее увезли в Выборг, побрили налысо и оставляли привязанной на балконе в тридцатиградусный мороз. Так в то время боролись с высокой температурой. Из дневника Анны мы узнаем, как она мучилась — больше морально, чем физически. Из ее жизни ушел единственный свет — любимый Леонид. Любимый — даже несмотря на то, что он ей изменял и целовался с другими женщинами (и она об этом знала). «С людьми — тоска до боли», — пишет Анна Ильинична. А с Леонидом все было по-другому. С ним можно было говорить обо всем, и все ему было известно. Анна была женщина образованная, начитанная, поэтому неудивительно, что у нее так ни с кем особо и не сложилось. Ей нужен был друг, писала она, который поклонялся бы Леониду. «Возможно, это будет женщина», — добавляет она. Но друга не будет. Она всю жизнь будет горевать о своей потере, и даже дети ее не спасут. Позже Савва — обратившийся к вере еще в юности — будет жалеть, что его мать так и не поняла, что смерти не существует, что во главе жизни стоит радость, а не страдание. Анна хотела написать книгу воспоминаний и даже делала заметки, но так и не осуществила задуманное. Под конец жизни она совсем упала духом (так же, как и Валентин, кстати). Зато достойным летописцем семьи стала Вера, ее дочь. Единственная вернувшаяся в СССР из эмиграции (в 1960-м году).

Савва был артистом балета. Писал брату Валентину огромные — на тонкой бумаге — письма, которые потом еле-еле влезали в конверт. Это самый оптимистичный член семьи. Наверное, поэтому он мне так близок. Савва проводил свое время за танцами, которые не считал чем-то серьезным, за любованием пейзажами Буэнос-Айреса и сердечными терзаниями. От него ушла молодая жена. И многие строки посвящены вопросу: «Как же так вышло?» Но ничего, вскоре он нашел новую и стал, наверное, счастлив. Именно к Савве попадает архив матери после ее смерти. В частности, дневник Леонида, из которого он пересылает Валентину целые куски. Например, кусок о том, что их отец в тайне от матери целовался с разными барышнями, вплоть до последнего года жизни (1919-го). Очень много в словах Саввы — любви, трепета, восторга. Не знаю, встретились ли братья под конец жизни (не виделись к тому времени 28 лет), но они видели друг в друге единственную опору: «Мы с тобой одна плоть и кровь». На Веру они не ставили, не давали ей шансов кем-то стать, быть особенной, но таки она написала об их детстве, она обобщила их опыт жизни рядом с гениальным отцом.

Валентин по характеру очень похож на свою мать. В последних письмах брату он сожалеет, что так бездарно прожил эту жизнь. Мог бы сделать многое, быть счастливым, а в результате потерял здоровье и ждет очередного богатого заказа для фирмы, в которой он работал, чтобы выйти из нужды, поднять голову и наконец-то зажить в свое удовольствие. «Не судьба, а говно», — сетует Валентин, и, если бы его мать, Анна, имела такую же смелость, то заявила бы то же самое. Жизнь его была полна бытовой суеты и сожаления, что он так и не вышел из категории «сын Леонида Андреева». Так и не стал кем-то значимым. Отдельным Андреевым.

Анастасия Николаевна Андреева, мать писателя, ушла из жизни так, как уходят героические матери. После смерти сына она хотела повеситься, но ее спасли. Остальные дни она просто доживала — сын был ее смыслом жизни, она дышала им, гордилась, нарадоваться на своего Котурочку не могла. Удивительно, как у такой матери — полуграмотной, пишущей со страшными ошибками и путающей слова, над чем Леонид постоянно потешался — родился такой великий сын. Так и вспомнишь Альбера Камю, лауреата Нобелевской премии по литературе, рожденного глухой и неграмотной матерью. И если Камю не восстановился после смерти матери, то Анастасия Николаевна так и не восстановилась после смерти сына. Она вернулась в дом на Черной речке и до последних дней своих разговаривала с сыном, носила ему чай. И в один из дней ее просто не стало — тоска оказалась сильнее. 

Я не знаю, кто любил бы свою мать сильнее. Иногда, когда мне пишет мама (с такими же ошибками: «лутше», «бутерброт», «купиш»), я вспоминаю переписку Леонида с его матерью. Если человек не знает грамоты, это не значит, что человек неинтересный. Мама Леонида (как и моя мама, собственно) была удивительной персоной. Несмотря на свои орфографические и пунктуационные препоны, она продолжала слать Котурочке письма. Так она поднимала ему настроение. Пересылала ему вырезки из газет, сообщала то, что говорят о его творениях в народе, описывала свой быт, состоящий из гостей, игр, церковных праздников, молитв и суеверий. В ответ Леонид присылал ей настолько смешные тексты, что они не сразу доставались Анастасии Николаевне — письма вырывали у нее из рук и отправлялись по домашним. Письма действительно очень смешные, чего только стоит фраза «Едим мы, как воробьи, всякое говно» (они тогда с Анной путешествовали по Италии).

Примечательно, что эту книгу я не покупала. Досталась она мне, так сказать, по судьбе. Подарил ее мне человек, которого я 4 года назад страстно — и, судя по всему, невзаимно — любила. Я ему — цикл стихов, он мне — книгу. Вот такие в моей жизни бартеры.

Комментариев нет:

Отправить комментарий