Литературный сексизм, или как меня писать учили (о форуме "Авторизация-2018")

То ли к счастью, то ли к сожалению (моя оценка постоянно меняется), я подписана на литературный портал “Литературно”, в котором, как и во всех пабликах подобного типа, публикуют рецензии на книги, рецензии на рецензии и рецензии на рецензии рецензий. Иногда мелькает “литературная” реклама, точнее даже - окололитературная (тут уже без кавычек). Так вот, листая однажды свою ленту, наполненную обнаженными женщинами и котятами, я наткнулась на пост от “Литературно”, где рекламировались “курсы литмастерства” от писателя Ч., автора одной, если память не изменяет, книги, кандидата филологических наук и доцента (вообще-то!). Естественно, я решила дойти до самой сути. Заглянула в паблик автора, где нашла 12 подписчиков. На страницу самого “писателя”, где были выложены записи со скайп-сессий: авторы присылают Ч. свои тексты, и тот их в скайпе литературно критикует (а не так: “Ваш текст - говно! Идите в жопу!”). При чем записи могут смотреть сторонние пользователи, для них даже приводится сам текст разбираемого произведения. В записи я не заглядывала - боюсь (плюс интеллектуально брезглива). Тексты, насколько я смогла разглядеть со скрина видео, ничего выдающегося из себя не представляют, но что в России пользуется спросом, как ни это? Короче, очень и очень сомнительно.

Я уже писала как-то, что некие авторы (не могу назвать их “писателями”) организуют так называемые “писательские марафоны”. Я бы назвала их “писательскими марафонами для пролетариата”. В инструкции к марафону создатель - с ошибками, естественно - сообщает, что, как и когда будут люди (с точки зрения автора марафона, “писатели”) писать. И они действительно пишут. Лучшие - с ошибками, естественно - тексты попадают прямиком на главную стену сообщества. А там не один и даже не два косаря подписчиков! Десятки тысяч, о-ля-ля! Иллюзия творчества, иллюзия литературы, иллюзия славы. Приличный такой симулякр. Помню, я еще вопила в социальных сетях, чтобы перед тем, как доверить свои мозги такому “учителю”, человек должен перепроверить тексты учителя и его репутацию сто раз. А то получается, что зубы лечат у дворника и, помимо всего, ему за это деньги платят.

К чему я, собственно? Написала я под рекламой курсов литмастерства одно лишь слово: “Сомнительно”, после которого, мама дорогая, мне написал сам Ч. и предложил в них поучаствовать (зачем, если я УЖЕ сомневаюсь?). На его приглашение я отреагировала культурным отказом, мол, воздержусь.

Ничего не предвещало беды, но редактор портала “Литературно” (А.Б.) добавила меня в друзья (после “Сомнительно”). И тут начались дикие флешбэки с литературно-издательского форума “Авторизация-2018”, проходившего в Питере. А.Б. на нем выступала и обучала нас, грешных, как писать-читать-издавать и родину свою любить. А у меня ПТСР, а мне плохо, я бомблю - до сих пор!

Отбор на “Авторизацию” проходил в 3 этапа: тексты, чтение текстов на камеру и описание проекта, питчинги в реале (презентации проектов книг). Неизвестно, зачем был 2-ой этап, потому что на 3-ем выступали (и выигрывали) картавые, с тихим голосом, мямли. Первые 2 этапа я прошла и, собрав узелочек с пожитками, поехала на 3-ий - в Питер.

Куратором оказался молодой мужчина. С тросточкой. Похожий на Пьера Безухова. Обожающий себя до самозасосов. Поэт, эссеист, онлайн-преподаватель. Об образовании его я так и не узнала (а Ч. - к.ф.н.!). Поэзия его, с этим не поспоришь, грамотна и хрестоматийна, но лишена жизни. Как по мне, текст всегда должен иметь зазубрину, как человек, у которого одна ноздря больше другой. Есть теория, что после смерти лицо человека становится полностью симметричным. Безухов со сцены не слезал, читал лекции (своего авторства), красовался и публиковал фоточки в инстаграм с мыслью “смотрите, я куратор целого форума”. В какой-то момент мне настолько стало противно это наблюдать, что я, сидя в последнем ряду, стала над ним куражиться (и не жалею - мало кто мыслил критически, почти все всё принимали на веру). Когда Пьер предложил подходить с текстами, чтобы их он - Земли Пуп - покритиковал, мое седалище стало пылать. Не поверите: к нему подошли все (около 15-ти человек), кроме меня. Я сказала, что не пойду, он проглотил, на этом и порешили.

“Основное, зачем я вас сюда собрал, - говорил Пьер, поглаживая бородку, - это возможность получить комментарии от разбирающихся в литературе людей. Издателей, редакторов, публикующихся авторов”. Все дружно кивали, соглашаясь, что это важно - пиздец. Лично мне было, простите за французский, насрать, что и кто скажет, будто то даже редактор издательства “АСТ”. Я прекрасно знаю, каков мой текст - не просто так пишу с 6-ти лет (а сочиняю - с более раннего возраста) и имею профильное образование. Знаю аудиторию этого текста. Да вообще ВСЁ знаю, что касается меня (и моего творчества - как моей части). Простите, так получилось. Остальные о себе не знают ничё (именно “ничё”) - идут на поклон, выслушивают, что их тексты несовершенны, что нужно пахать и пахать, вот тут, вон там и вот здесь. А я, словно засланный казачок, смотрю на это все (молодое-зеленое) с высоты лет прожитых и диву даюсь: это как себя не знать-то и, собственно, что я здесь забыла! Ну ничего, согласилась покуражиться еще, до самого конца, а он будет той еще феерией.

Программа делилась на 2 сектора: лекции как-то связанных с литературой чуваков и мастер-классы по созданию текста питчинга. Начну со второго. Никогда не следуйте правилам! Потому что даже если текст вашего питчинга будет соответствовать всем требованиям, выберут того, кто напишет роман про пришельцев с тремя сиськами (об этом отдельно, потерпите). Итак, требования - в жопу, как и мнения сторонних людей, которые не имеют для вас авторитета. Вот Татьяна Толстая для меня авторитет, поэтому если она сказала бы вдруг, что я бездарь, я бы этим очень гордилась и всем бы говорила (и детям с внуками - в старости): “Татьяна Толстая сказала, что я бездарь! Сама Татьяна Толстая!” А тут - Пьер Безухов, редактор того портала, редактор сего портала. Юмора нет (так, потуги), а значит, и интеллекта недюжинного нет. Харизма - только та, где рот. В общем, выходили по очереди, что-то говорили. Некоторых я даже конспектировала. О краудфандинге, например. Или “Ридеро”.

Больше всего оказалось полезным выступление публикующегося автора. Пишущего хоррор с кишками. Он сообщил главное относительно издательств (после его презентации можно было спокойно сваливать с форума): те публикуют только то, что им выгодно с финансовой точки зрения. То есть они издают серии романов, в основном, с ромфантом (романтической фантастикой), где героиня попадает в волшебный мир и влюбляется в принца. Популярнее всего - истории с попаданцами. Ну, детективы, хоррор, мистика. Всё. В США якобы популярны истории про секс с динозаврами и про беременных геев-оборотней. На вкус и цвет, как говорится. Стихами можно сразу подтираться. Их никто не издает. Позже редактор издательства “АСТ” данную информацию подтвердил, но в более корректной форме.

Писатель говорил долго и много, пытался шутить, иногда выходило. Поразил его энтузиазм - публикует книгу за книгой, лезет во все дыры (”дыры” - это мероприятия, на которых присутствуют редакторы известных издательств). Я стала докапываться, какова его основная мотивация. И что вы думаете? Конечно, тщеславие. Мечтает бросаться своим именем, подписывать книги, давать интервью, продавать права на экранизацию. Но пока мелко плавает - жопу видно. И поняла я, что я святая - порока сего в характере не имею. Сказали, мол, коль нет тщеславия, то не видать вам успеха. Блин! Тогда я выкурила дрожащими губами пять сигарет - в попытке найти выход. А сейчас вот думаю, что главное - это делать свое дело.

Решила я, значит, оглядеться. Один парень, пишущий бесконечный фантастический роман, и свыше десятка девушек. Я была одной из самых великовозрастных, остальные - молодо и зелено. Девочки сразу сбились в стаю, начали ворковать, строить совместные планы. В поэтической номинации было 4 человека, в прозаической - больше (оставшиеся). Поэтов помню очень хорошо. Одна, крайне активная дама, строила свою книгу, как розарий. Читала с завыванием. Другая, пишущая очень даже неплохо, представила публике “фиксацию мгновений жизни”, деля тексты на “гуашь” и “акварель”. Третья “выносила из дома солнце на мороз”, апеллировала к теням и бликам (концепцию ее сборника я так и не вкурила). Получили какие-то призы все трое, но не я. А “бликующая” вообще победила.

Прозаики были пестрыми и находчивыми. Тут и графический роман, и волшебный роман, и сборник метафорических рассказов - все что душе угодно. На питчингах появились новые лица - те, что не ходили ни на репетиции, ни на лекции. Знали ли мы, что это была беда! БЕДИЩА! Одна - новая - мадам показала иллюстрацию к своему роману - красного пришельца с тремя сиськами. Все, естественно, ахнули. А я даже чуть не крикнула: “Еб вашу мать!” Ну, увидели, посмеялись, ок. Да не тут то было! В конце действа встает редактор “Ридеро” и говорит самую абсурдную речь в моей жизни: “Поначалу я хотела поддержать поэтов, потому что их никто не печатает. Но я передумала и отдаю главный приз, тираж в сколько-то там экземпляров, роману про пришельцев”. Занавес.

Пьер Безухов, к тому же, этот литературный сексизм поддержал. Было решено убавить тираж поэзии (бедная “бликующая”!) и отдать эту часть прозе. Я могла бы с радостью поехидствовать, но мешало негодование - обида за стихи! И без того их никто не читает, а тут еще и тираж обрезать! Обрежьте себе чего-нибудь!

Что касается прозы, выиграл сборник рассказов о детстве разных эпох. Помню, вышла наркоманистого вида девочка и стала заупокойным голосом читать про старуху с длинными мокрыми волосами. Вот она и победила. Публикацию в литературном журнале выиграла девочка, написавшая рассказ о том, как дети хоронили зверушек, а потом - своего друга. Чернуха страшная, но редакторша захлебывательно восхищалась.

Я, поняв, что уже в пролете, как фанера над Питером, читала и разговаривала в своей привычной манере. Я знаю себе цену, пятки лизать жюри не собираюсь, как и другие места. Вышла я, закутанная в оранжевую парчу, и, взяв в руки микрофон, подумала: “Наконец-то мне дали слово”. Начала спич и испугалась своего голоса, до того он был громкий и не мой. Будто какая-то левая женщина разговаривала. Жуть. С юмором я рассказала о сборнике, о том, как вижу лирическую героиню (то она Марина Цветаева, то кикимора болотная, то Мария Магдалина). Зачитала им “Ой, головушка окаянная, то ты трезвая, то ты пьяная…” И получила следующее: “Ваш псевдоним (Леди Абсурд) не подходит”. Я: “Наверное, нужно что-нибудь пафосное, на "-ская"? Сперанская! Кристина Сперанская!” Мне: “В ваших стихах вас нет”. Я: “Я такая и есть. На грани серьезного и несерьезного”. Мне: “Ваши стихи немодные. Это неформат”. Я: “Мои стихи рассчитаны на определенного читателя. Я имею о нем представление”.  Жюри: “Вы бесноватая Зинаида Гиппиус”. Я: “Ну ок”. Пьер: “Если и использовать в своем творчестве стилизацию, то использовать ее грамотно. В ваших стихах есть стилистические огрехи. И вообще…” Леди Абсурд: “Можно я сяду?” Пьер: “Садитесь. Я могу и так сказать”. Леди Абсурд садится.

После публичного чтения подошли два человека и сказали, что мои стихи им очень понравились. Жюри - не понравилось, а людям - понравилось. Отсюда вывод: жюри - не люди. Третий человек сказал, что я феноменально энергична, сношу энергией всех и вся. И жюри снесла - не выдержали напора. Испугались. Вспомнила еще одного человека, сказавшего, что вся моя депрессия - от неиспользованной энергии. И тогда я наконец-то задумалась: а может, я действительно звезда по имени Солнце?

Надо было предполагать, что будет дальше, когда Безухов советовал нам учиться литературе. “Читайте книги о том, как писать, - вещал мудрый Каа. - Не только прозу, но и стихи. Работайте, работайте над текстом. Переписывайте. Ищите критиков, а особенно мнений литературных специалистов”. Мне, с 22-летним стажем писанины, все это было так смешно слышать, что я действительно хохотала - заливисто так. Потому что я сама могла редактировать чужие тексты и угадывать (с точностью 99%) их дальнейшую судьбу. Меня, стреляного воробья, учили, как надо летать! Анекдот, честное слово.

Я благодарна “Авторизации” только за то, что я осознала, что такое “издательская ситуация в России”. Это производство, поставленное на поток. Донцова - завод. Автор, пишущий о попаданцах - завод. Поэт - человек, смотрящий в окна издательства с грустным видом. Это даже не создание имени, как в Америке (после чего автор работает на это имя, а не издательство). Это создание рентабельной продукции, и вас напечатают только в том случае, если вы стахановец.

Леди Абсурд

Она написала зло

Я истинно считаю, что мораль - зло. Но не потому, что всем сердцем жажду кого-нибудь изнасиловать или избить. Хотя... Возможно, что раньше, в стародавние времена, о которых нам так сладкоголосно поют, мораль и была оплотом жизни, в частности культурной. Если и показывали отсутствие морали, то только с воспитательной целью: "Не делай так! Ай-яй-яй!" Что это, как ни откровенная манипуляция сознанием? Человеку не говорят прислушаться к себе, чтобы понять свои желания. Не говорят общехристианское “Пробудитесь!” О нет! Спите, граждане, спите! Простите, что потревожили.

Я не пинаю бомжа только потому, что не хочу его пинать, а не потому, что это запрещено. И в тарелку чужую не плюю, хотя порой очень хочется, но столько ж геморроя тогда будет: закричат, стулья в руки возьмут - нет уж! Человеку вдалбливают в мозг мысль, что он какой-то не такой, что он МОЖЕТ (потенциально) что-то подобное (греховное - чур! чур! чур!) совершить. А что русский человек делает, когда ему говорят: “Не делай!”? Правильно, делает! C немецкой (мировой практически) “Shadenfreude”. С чисто русским, достопочтенным Ехидством! Попросили музыку потише сделать? А я еще громче врублю! Попросили не топать? А я набойки металлические набью и чечетку танцевать научусь! Ох и покуражусь!

Только вот в чем беда: грехов-то не существует. Как жить-то теперь? Вот как? Винить себя в чем?

Грех - это поступок против морали. Это нарушение запретов, которые тебе НАВЯЗАЛИ. Более того, когда тебя крестили, веру ты не выбирал. У меня есть знакомые, которые перешли из православия (не равно "христианству") в буддизм. Слава Богу, кто-то начал мыслить критически! Кто-то перестал унижать себя и захотел стать счастливым! Кто-то захотел есть (а не “говеть”), пить (вдоволь, из горла - пока не лопнешь), заниматься сексом (с кем хочешь и сколько хочешь). Хотя в буддизме тоже свои тонкости. Но, главное, никто радости у тебя не отнимет. Ну, и из храма пинком не вытурит с криком “Святая вода кончилась! Нету больше! Неча ходить!”

Начну издалека. На днях благочестивая и сверхверующая Дарья Донцова удалила мой комментарий (да, я подписана на Донцову - БЫЛА; хотя скорее, на ее мопсов, чем на нее; но отдельно инстаграм они не ведут, а жаль), в котором я призывала людей... нет, не грабить банки... нет, не убивать соседей... нет, не заниматься сексом с незнакомцами... внимание! ЛЮБИТЬ И ЦЕНИТЬ СЕБЯ. Да-да, вы не ослышались. С чего это началось... 

Дарья Донцова, заступница всех больных и юродивых, опубликовала в своем инстаграме цитату священнослужителя с комментарием: "Лучше не сказать". О чем этот поп вещал? Первое - мы всех судим по себе, наше "я" застилает нам, грешным, глаза. Опять же, НЕОСПОРИМОЕ (якобы) суждение. Мол, признай, что так, а коль не согласишься - еретиком прослывешь (как автор сего текста). С какой-то стати данное качество назвали “гордостью” (требовать от другого то, что делаешь ты). Ну ладно, чужая голова - потемки (особенно если она поповья). Второе - не осуждай ближнего своего (как самого себя - примечание мое), будь великодушным, забудь о своем "я" во имя других. Продолжаю (в такт): “Продай имение свое и раздай деньги бедным”. Сам не ешь, а бомжа накорми. Далее еще смешнее: священнослужитель пишет, что приставка “само-” - признак той самой гордости. Даются примеры: самоублажение, саможаление, самолюбие, самоволие. Любишь себя? Грешен! Заботишься о себе? Грешен! Принял спа-процедуры и съел еще один ну очень вкусный кексик? В аду гореть будешь! Но на этом опус не кончается. Лирический герой выдуманной попом истории не хочет идти в церковь, потому что у него что-то болит и он не хочет запустить болезнь. Судя по всему, в храм ты должен идти ВСЕГДА, будь ты жив или мертв. Школа вспоминается. Болеть тебе нельзя. Жалеть себя - тоже. А лечиться-то можно? Третья часть Марлезонского балета - человек уповать на Господа должен (как Тот захочет - так и жить), а не думать, что он САМ хочет. Человек ОБЗЫВАЕТСЯ (умираю!!!) “злобным яшкой”: мол, пока ты в себе “я” не забьешь ногами до смерти, не видать тебе света во мраке. Автор - протоирей Сергей Филимонов. Конец первого акта.

Во втором акте на сцену выхожу я, еретичка Леди Абсурд. И пишу Дарьюшке следующее:

«Самолюбие - это очень хорошо. Это та самая самодостаточность, без которой невозможен успех в современном мире. Без любви к себе нет любви к ближнему. Без самолюбия вас не увидят таким, какой вы есть. Самолюбие исключает страх показать себя в невыгодном свете.

Вместо "хочу" надо просто идти и делать. Может не получиться, но ты хотя бы пытался.

Еще там был момент жалости к себе. Тут даже забота, скорее. Нет ничего плохого в том, чтобы подумать о себе и, услышав свое желание, ему последовать. Просто зацикливаться на негативе не стоит - только настроение себе и другим испортишь.

Заставлять себя в храм идти - не дело. Хорошо, что тот человек не пошел. Пойдет в следующий раз - по зову души.

И да, люди, цените себя, пожалуйста!»

Конечно, я написала зло. В бан меня не отправили, но комментарий потерли - за счастье и радость агитирую, ну с ума же сошла! В РОССИИ УДУМАЛА ЛЮДЕЙ НА ЛЮБОВЬ К СЕБЕ УГОВАРИВАТЬ! У нас же навязанная православием культура самоуничижения (до самоуничтожения рукой подать!). Ты не родился еще, а уже грешен - Адам и Ева накуролесили. А если ты вдобавок женщина, то ходить тебе в юбке и платке, а когда менструация, то в храм ни ногой - помимо того, что грешна, еще и грязна! Сиди в углу и рубашку буквами “Х” и “В” вышивай! И ВЕДЬ ЛЮДИ СОГЛАШАЮТСЯ. Женщины соглашаются слыть (для них - быть) грязными, представьте себе! А то, что благодаря менструации дети появляются, никого не волнует! Обскурантизм страшный!

Вот перечитала я свое послание и вспомнился мне один святой… Фридрих Ницше который. С “моралью рабов” и “моралью господ”. Зрел сей Сверхчеловек в корень и узрел там основу даже не христианства, а православия, о котором Толстой, отлученный после от церкви, писал, что это суррогат христианства. У Ницше все просто: либо ты раб, либо ты господин. Мораль рабов - лишать себя всяких удовольствий, жертвовать ради других, уповать на Господа. Мораль господ - наслаждаться жизнью и творить свою волю. Воля? Воля? А что такое “воля”? Воля русскому христианину чужда. Воля только у Господа есть, да у помещика, отца родимого: казнить али миловать! Мораль господ - так же жизнеутверждающа, как жизнеотнимающа (убивающая человека через постепенное убивание его плоти) - мораль рабов (к коей относится православие). Так что выбирай (мы не у Донцовой в инстаграме - слава Богу), жить тебе или умирать.

Так почему же мораль - зло? Да потому что она стала способом манипуляции, а я не хочу, чтобы мной манипулировали. Не хочу слышать в свой адрес слова “Ты должна быть вот такой (хорошей)”, а дальше еще мерже: “Иначе…” Ничего я не должна. Я хочу кричать и кричу. Я хочу плакать, и я плачу. Хочу водку пить - пью. Хочу селедку есть - ем, да еще лучком закусываю, чтоб несло за три метра (блин, есть захотелось теперь). Смеюсь - громко. Люблю и умираю. Душа у меня такая, понимаете? Полнотой живущая. Языческая? Типично русская? Но точно православием не умалённая!

Подвергаясь всяческим манипуляциям (семья, работа, отношения, религия), я лишала себя радости, в частности радости быть собой. Ела меньше, чтобы другим больше осталось. Ходила на цыпочках - кабы не разгневались. Просила всегда мало и мало брала. Свои стихи читать? Да вы что! Громко читать? Да вы с ума сошли! Защищать себя перед теми, от кого я завишу (в конкретном случае)? Нет, нет и еще раз нет - могут же засудить! ОСТОЧЕРТЕЛО! Нет, не так… ПИЗДЕЦ КАК ОСТОЧЕРТЕЛО. НАСТОПИЗДЕЛО (тяжелая артиллерия).

Не кури, не бухай, не занимайся сексом, не ругайся матом, не перечь старшим… Россия - это страна с частицей “не”. Что слышишь за границей? “Мы рады приветствовать вас в нашей компании”. Что слышишь в России? “Не прыгайте с края платформы”. Да не дура я, чтобы с края платформы прыгать! Что ж вы навязываете! И не собиралась! Отстаньте! Туда не ходи, сюда не ходи… Снег в башка попадет!

Я не чувствую вины. И вам советую не чувствовать.

"ich kann nicht anders"

Чем дольше живу на планете Земля, тем все больше убеждаюсь в том, что эффективнее всего молчать, потому что любое сказанное тобой слово однажды - через неделю-месяц-год и тридцать восьмые руки (=губы) - будет использовано против тебя. Иным словом, доверять нельзя никому. Или так - доверяй, но не удивляйся, что в какой-то момент - возможно, самый неподходящий - тебя пригвоздят к картонке иглой с красным шариком на конце - как бабочку, будь ты даже драная капустница. Или мотыль (то я), в свет (=любовь) мордой тыкающийся и усы себе каждый раз поджигающий. Жаждущий любить и быть любимым. Дурак!

Очень, очень и очень хочется никогда больше не плакать. Обрасти коростой, поверх нацепить кольчугу и доспехи (в слезах по бессонным ночам плетенные-кованные), а левую часть груди закрыть несколькими слоями вольфрама, потому что это самый твердый металл в мире. И пусть в этой броне будет трудно передвигаться, пусть я вообще стоять на месте буду ("Hier stehe ich — ich kann nicht anders"), но ничего не закаплет из зеленого глаза. Просто - ну сколько можно!

Слишком много (по сравнению с великими мира сего - слишком мало) знаю, слишком много чувствую. И думаю - слишком много. То моя главная беда.

Иногда я ловлю себя на диком желании стать тупой. Точнее, тупенькой - это разные вещи. С тупенькой и спроса нет. "А, да она тупенькая! Что с нее взять!" - скажут и сочувствующее в спину посмотрят, подумав: "Но милая все ж!" Цокала бы каблучками, на спину сумочку (крохотную-крохотную, но без собачки - я же тупенькая, могу и убить ненароком) закидывала, не знала бы ни о структурно-осевой психологии ("ой, длинно-то как, структурно... чиво?"), ни о метафизике Тютчева ("а, физика у нас в школе была!"). Не работала бы, не знала бы цветов ни медицинской, ни трудовой книжки, да и любой книжки - вообще. Просто бы жила. Хлопала ресницами. Рассматривала ноготочки, на которых лак треснул - опять в салон записываться. Не копалась бы в себе долгими осенними вечерами, а если бы и копалась в чем, так только в крохотной сумочке или огромной косметичке - в поисках помады "колор руж". Читала бы модные журналы и на первом абзаце засыпала бы, потому что перечитывать одну и ту же строчку по десять раз - тот еще труд.

Любимого встречала бы не с борщом, а исключительно собой - красивой, надушенной новыми духами. Борща бы он не просил - знает же, что не приготовит, кухню спалит, поэтому лучше в ресторан или на дом взять. Отношения с ней выяснять невозможно - уставится влажными глазами и как начнет моргать, аж укачает! Да и что выяснять? Деньги тратит, долг супружеский исполняет. Что еще? О высоком он с другими женщинами поговорит - с незамужними, продвинутыми, у которых даже пепел изысканно с сигареты (тоже изысканной) падает. С лесбиянками, в общем. О низком - с мужиками. А с ней?

- Купила что-нибудь?

- Да, любимый. Сейчас покажу.

Принесет, покажет, станет ждать похвалы, как это делают дети. Похвалит, потреплет по мягкой щечке: "Умница моя". Ну, может, соврет. Но в своем деле (тратить и покупать) ей действительно соперников нет, так что... 

Лягут они, супружеский долг выполнят, обнимутся и уснут. И ни тарелок тебе разбитых (прабабушкиных, с синим узорчиком), ни криков: "Мне так больно! Так больно! Я хочу умереть!" Ни рук - заломанных, ни голосов - сломанных. Тихо и мирно. МЕРНО. КА-МЕРНО. СО-КА-МЕРНО.

А я - как родилась одинокой (оставленной матерью на руки ее матери), так одинокой и помру (именно "помру"). А посередине - одинокая, без любви ко мне, жизнь.

Любил и убил

У попа была собака.

Он ее любил.

Она съела кусок мяса -

он ее убил.

Не знаю, усну ли сегодня. Слишком много мыслей и чувств (горестных) - для меня одной.

Очень хочется быть как можно более объективной, чтобы никого не обидеть. Только если я это сделаю, то обижу кое-кого очень важного (для себя, не для других) - себя. Так что никакой "угоды" кому-либо - субъективная, но все-таки правда (у меня их, например, семь - по дням недели). Правда - это истина, познаваемая тобой в данный момент жизни. Правда - это тяжелое, обливающееся слезами сердце. Это книга Татьяны Толстой (еще в упаковке интернет-магазина - приоткрытой), которая почему-то думала двигаться, лежа на моих бродяжнических рюкзаках. Медленно так поползла. Было ощущение, что под ней была кошка (они любят залезать во всякое, в том числе пакеты и сумки): кошка ерзает и книгу на своей спине, естественно, шевелит. Но, представьте себе, никого под книгой не оказалось. Пришлось взять и положить ее на плоский (важно!) чемодан со словами: "Кладу тебя сюда, но ты, пожалуйста, не шевелись". Если сегодня случится еще что-нибудь мистическое, психика моя точно не выдержит (и никакие нейролептики не спасут). Ну все, не двигается. Слава Всевышнему!

Теперь вы знаете, что я живу "на чемоданах". Ну, и сплю на сундуке. Готова забродяжничать в любой момент - сорваться и, сверкая значками на зеленом рюкзаке (кстати, значки с писателями и поэтами), поехать по грязи... Например, в Питер. Но - обязательно по грязи.

Вот хреново мне, а я балагурю. Что надобно дуре? Побалагурить!

(проходит энное число минут)

Ну вот, сочинила случайно стих. Слышу музыку во фразе - сразу бросаюсь стих писать. Но не о том же хотела, не о том, ну! О наболевшем же хотела!

Итак, о наболевшем... Никогда не совпадет оценка вас другими и ваша личностная самооценка. Каким бы ты цветочком ни был (веселой, как Кейт Бланшетт; красивой, как Рената Литвинова; умной, как Татьяна Толстая; талантливой, как стадо Земфир; с грудью, как у меня, собственно), все равно - ну не старайся, не старайся - скажут, что ты плохой (это я еще мягко выразилась, потому что дети в студии). Самый важный человек в твоей жизни скажет свое гордое "фи": "Ты человек-то хороший, но, блин, вот тут ты *гневная тирада, а ты рыдаешь в три ручья*". А главное, что бесполезно же рыдаешь. Ну, будешь похожа на китайца - и все. При чем осознаешь, почему рыдаешь: "Раньше ко мне относились с уважением, а теперь не ценят!" История "а раньше лучше было". Эта песенка стара - обо... Короче, забудем о ней. Время бежит вперед, а твоя психика - почему-то назад. Почему-то ты отказалась от себя напрочь, просто "возьмите это от меня, фу, я пошла мыть руки", и заменила самооценку на суррогат - оценку тебя другим. Ну, во-первых, возникает страх, что ты можешь этого - безусловно, хорошего - человека потерять. А страх - зло. В страхе любви нет, потому что он противоположность этой самой любви. А во-вторых, это же несправедливо, ты цветочек, а тебя назвали какашечкой. Ну, мило, конечно же, но не цветочком же! Пора определиться, в эти десять минут первого ночи, что ты будешь делать - отдашь себя на растерзание другому (а кровожадность есть в любом) или берешь себя в руки, исключая возможность воздействия на тебя со стороны. Иным словом, слушаешь другого или слушаешь себя. Если бы я слушала только себя, сейчас бы пила сотую стопку текилы в баре с битами... Но да ладно. Да, ты можешь порыдать (это не возбраняется, но про китайца не забывай). Да, ты можешь ходить с красным носом и бородой из бумажных платков, напоминая Деда Мороза. Да, но только временно. Не неделю. Максимум - сутки. Я вот на двое растянула (и сожалею). Все эти "ты хороший человек, но какое же ты говно в этой сфере" не должны царапать покрытия твоего автомобиля. Автомобиль твой (мой - танк) должен стоять и не двигаться (пусть даже на краю пропасти, но стоять!), а если двигаться, то только туда, куда захочешь ты. Ты не такси. Ты не работаешь на заказ. Ты знаешь, куда тебе сегодня надо - за любимым кремом (поэтому ты едешь и покупаешь три, как минимум).

Что делать с теми, кого ты перманентно не устраиваешь? Ничего. Вот так. Ни-че-го. Если ты их настолько не устраиваешь, что даже жить с тобой невмоготу, то ты, естественно, с достойным видом собираешь чемодан и отправляешься просить милостыню на Курской. Нет, лучше на Комсомольской (контингент пощедрее - отчасти питерский). Если все можно уладить (читаем "разобраться без мордобоя"), то зачем терять то, что есть, на холодные стены подземного перехода?

Но ни в коем случае нельзя себя жалеть. Жалость - это та же могила, что и злость. "И я в злость качусь, что могила мне", - написала очень крутая поэтесса, и я ей верю. Мне кажется, жалея себя, копаясь в себе, можно доскрести до самого Коцита - ледяного озера на дне дантовского ада. Чем заменить? Написать поганенький текст, как это делаю я, например. Музыку врубить - тупую, но веселую: "Я люблю тебя, а ты меня. Вместе мы навсегда, да, да, да". Что-нибудь такое. А что, придется, если самый важный человек в твоей жизни разочаровался в тебе, самой красивой, самой умной, самой веселой. Его не уверят ни возгласы твоих подписчиков из разряда "Клевый девушка. Хочу тебя", ни вздохи читателей, что "пишете вы, мадам, богично".

Как мы ни воспеваем любовь, как мы ни говорим, что лишь в ней смысл человеческого существования (чуть не написала, по Фрейду - "страдания"), но она, со всеми своими прелестями - грандиозная такая уязвимость. Дыра в твоем биополе, через которую летят стрелы, ранящие твое сердце. И вот ты пишешь уже стопицотый стих, как тебя убивают: то ножом, то расстрел, то топором под самый корень - хрясь! Виновник сего, наверное, думает, что я это, ТОГО, преувеличиваю сквозь призму шизофрении, но для меня это та самая правда, о которой я писала в начале. Так я чувствую себя в тот отрезок времени - будто меня убили. При чем больно так (не физически, а душевно), что хочется боль эту куда-нибудь деть. Умереть НА САМОМ ДЕЛЕ. Лишь бы не чувствовать, лишь бы не чувствовать. Невыносимо. Но выносишь - умираешь и воскресаешь. Сама, без посторонней помощи - ни цветов, ни подарков. Открываешь блокнот и начинаешь печатать очередной текст, где "любила" рифмуется с "убила".

Без страха

Открываю рот -
громко гром гремит,
все живое и мертвое прячется,
бьется в пыль-песок
городов гранит,
и колышется юбка у платьица.

Вот родился, дали тебе тебя, а ты без понятия, что с собой делать, угловатым, тупым и вечно хотящим жрать. Подрастаешь, умишка прибавляется, начинаешь себя туда-сюда вертеть. На один бок повернешь - интересненькое что-нибудь найдешь. Мозаику какую-нибудь, древнегреческую, под толстым слоем пыли. На другой перевернешь - а там еще занятнее: золотая роспись на неизвестном языке. Обращаешься к мудрым мира сего - пишешь на "Ответы@Mail.ru", мол, что за язык такой, помогите. Истины сыпятся как из рога изобилия: "Язык идиотцев", "Не язык ли Придуршневой цивилизации?", "Кажется, я что-то подобное видела в музее Дураковых". Смотришь на эти письмена неразборчивые - завитушки сплошные, стрелы, сердца. Красиво. Вздыхаешь, идешь посуду мыть.

За семьдесят второй тарелкой (сковородку как всегда забудешь) вспоминаешь, что видел эту завитушку давным-давно, сто лет и два года назад, на платье соседки, которая пекла огромные, как буханка, пироги, с щавлем, утекавшим сквозь щели, как утекает сквозь пальцы жизнь. Только не так все просто. Просто только в сказке бывает. Щавель этот рос в лесу, который было видно из твоего окна, если высунуть голову из форточки больше обычного. Из леса всегда приходила ночь. Будто она где-то там, среди сосен, жила. В стороне той всегда был закат (независимо, зима это или лето). Туда улетали все метеоры, оставляя за собой пушистый хвост из дыма. Взяв плетеную корзинку, отправлялись с подругой в этот первобытный источник всего, в том числе и щавля. Брали с собой ножницы - ими состригали кислые листья. Когда уставали, ложились в траву и смотрели на небо. По нему средь лазури бегали (просто очень медленно) слоны и медведи - не на перегонки, а вместе.

А не то ли это сердце, что рисовала ты на асфальте, а мимо еще пробегали жители девяносто четвертого? Сердце-портрет - с носом, глазами, ртом, в шляпе (если мальчик) и с бантиком (если девочка). "Как красиво ты рисуешь", - говорил кто-то сверху мужским голосом и ты не успевала поднять голову, как автор его исчезал в небытии. Собственно, как и все мужчины в семье. Папа приходил только раз. Дал мороженое и попросил "папой" его не называть. Крохотная ручка берет мороженое - очень хочется съесть его в два укуса, но как-то неудобно. И почему-то обидно - у всех папы есть, а у тебя нет (хотя вот он, материальный, усатый, но его, извините, нет).

Если стрелу не заточить, она ничего не пронзит. На свой страх и риск тащишь с кухни нож (а после отворачиваешь задницу, чтобы били по ногам), срезаешь край кленового прутика. Пахнет свежестью. Накануне додумались надрезать у клена ветку и попробовать сок, а тот еще и сладким оказался! Натягиваешь самодельный лук (тоже из клена, клен рос во дворе, поэтому все было из него или возле него), резинка от трусов натягивается, прутик скользит по прутику, и стрела - самая острая в мире - прорывает лист еще молодого побега, который успел в огромном объеме наплодить тот самый великий Клен. Листик - зеленая бумага - рвется. Стрела жалко виснет на его краю. Жалость к растениям приходит лишь в классе пятом. Ломаешь толстую ветку ясеня и обливаешься слезами. Но кто тебе сделает удочку, как ни ты? Несуществующий папа? На что же ты будешь ловить уклейку любимой Ксюшке, трехшерстной кошке в белых носочках, если не сломаешь этот чертов ясень? Удочку не подарят так же, как не подарили велосипед! Никто ничего тебе не купит! Никогда!

Весь первый десяток страдаешь от нелюбви. Второй - от одиночества и бедности. Третий десяток начинается с ненависти, которой ты готов памятник воздвигнуть рукотворный, ведь лишь она была тебе оплотом и утешением. На середине десятка начинаешь смутно осознавать, что есть в тебе еще что-то, кроме праведного гнева (в ответ на нелюбовь к тебе). Но что? Любовь? К кому? Уж не к себе ли? Да не смешите! Неужели все эти тысячи людей на пути не любили меня неоправданно? Неужели они (а там и родители!) ошибались? И во мне действительно есть что-то достойное этой так называемой "любви"?

Открываешь себя - как ларчик. Ларчик вот просто открывался, а ты - нет. Скрип был страшный. Спряталось все живое и мертвое. Сначала пороки повылезали - побуянили, побушевали и, слава Всевышнему, растворились в эфире. А дальше показались лица с опущенными ресницами: Нежность, Радость, Забота. Заплаканные и исхудавшие. Вперед, толкаясь локтями, вылезла Артистичность со словами: "Если бы ты эту крышку, Кристина Альбертовна, не открыла, я бы ее ногой выбила. Задолбала ты нас мариновать, гражданка!" И протянула руку, добавив: "На меня всегда можешь положиться. Я спасу тебя от любого говна". И реально - спасает.

Что-то произошло, но я не знаю, что именно. За неделю до дня рождения начались кардинальные изменения в моей жизни (и голове). Словно мир повернулся лицом, заметил и, постучав указкой, попросил подойти к доске. А я, естественно, не готова (в школе, помню, не выучила параграф об Ахматовой, тогда вызвали отвечать, и я умудрялась подглядывать в учебник; теперь вот по музеям Ахматовой хожу - вину искупаю). Ничего. Оказывается, нужно было всего лишь быть собой. И это совсем не страшно. Ногой не пнут, палкой не ткнут. Ну, покритикуют (критика от незнакомцев - повод для веселья). Ну, косточки перемоют (зато чище станут). Позлословят и успокоятся. Успокоятся - они, а ты - нет. Тебе впервые за эти годы, полные печали, захочется радоваться и радовать. Жить. Копать землю, сажать цветы, нюхать их, срезать, дарить любимому человеку. Будто до этого ты не жил - спал, а когда просыпался, мечтал о смерти. Энергии не было - она вся уходила на попытки справиться со страхом. Страшно было засыпать - а вдруг приснится кошмар? Страшно было просыпаться - вставать, холодно, пихать в себя еду, куда-то это тело тащить. А тело - рыхлое, белое, ледяное, без любви рожденное и любви (физической) не видавшее. Был очень долгий путь. Когда-нибудь я о нем напишу - много и весело. А пока что - спокойной нам всем ночи.

Осатаневский экспресс

Стою в проходе поезда, перевожу дух. Мышцы ноют от многочасового тягания с трудом приподъемного чемодана. Стою и стою, пропуская бегущих мимо по "пить-ссать" делам сопоездников. Так и стояла бы - до конечной. За окном что-то незнакомое, жухлое, в местах еще молодящееся. Впервые еду этим маршрутом, а, казалось бы, только им мне и стоит ездить: Москва - Санкт-Петербург.

Шестое место (любимая цифра, да и шестое октября еще) - не у окна, у выхода. Ну что… Выбрала - терпи. Наш опыт - сын ошибок трудных. Впредь будешь покупать билеты за 2 года - чтобы точно у окна и можно было на столик “печатную машинку” поставить, а то ютись вот в углу, согнувшись в тридцать три погибели (по номеру родного региона), с аппаратишком на тощих, дрожащих от усталости коленках. Напротив целое семейство: мать (ровесница мне, а может, и младше - со скрипом, но признаю), дочь-первоклассница (смотрящая мультики без наушников - но мой внутренний Христос ее прощает: наушники в поле зрения были, просто не заработали должным образом) и неизвестного полу, неизвестного возрасту младенец. Последний заслуживает отдельного внимания. Закутанный в новую одежонку, под колпаком верха коляски (низ у современных снимается), лежит и корчится. Хотела написать, что он дергает руками и ногами, но как он может ими дергать, если они ему (пока что) не принадлежат? Стопы плотно спрятаны в ползунки, и я вспоминаю, как в младенчестве ненавидела одежду с закрытыми руками и ногами. Очень неприятно было. Лежал, как в тюрьме. Ни продыху, ни воли. Наверное, поэтому то и дело выворачивалась из любого вида и силы “кульков”, а, выросши, не ношу перчаток (пока пальцы не скукожит от холода) и вытаскиваю ноги из-под одеяла, если сплю. Ребенок, недовольный своим рождением и тем паче беспомощностью, начинает кряхтеть: только проснулся, значит, либо есть, либо обратно. Под простынкой мама заботливо вручает ему - красному, словно из бани - грудь. Накормлен. Кладется в люльку, укрывается той же тряпочкой. Возится - как червячок под землей. Слава Богу, молчит. Но за него разговаривает - сверх меры - сестра, кривляющаяся, очень похожая на маму лицом. И разговаривают мультики (на планшете, который, видимо, смысл жизни - между прочим, айпад). Мама - в простой, но фирменной одежде, последний (ну, или предподследний) айфон, золотое кольцо с бриллиантом на безымянном пальце. Странно, имя у пальца есть, но имя говорит, что его нет. Девушка похожа на спортсменку. Лицо ее простое, без голубых кровей и рафинированной бледности. Над люлькой висит дорогая лисья шуба. Ее шуба. Висит и смущает мое твидовое пальто, свернутое и уложенное на верхнюю полку.

Интересно было бы покопаться в голове человека, не знавшего бедности. В аэропорту я изучаю людские лица и часто натыкаюсь на столь беззаботные, что возникает подозрение: а все ли у них в порядке с развитием? Беззаботные лица в беспощадной российской действительности - что трюфель в избе. По неволе задумаешься о том, что в старом мире много молодых душ - пороха еще не нюхавших. Лично я родилась с ненавистью в глазах. Ничего не изменилось спустя 7 лет - на фотографии нашего первого класса я проклинаю все человечество.

Соседи - супружеская пара (через 2 часа я понимаю, что они не знакомы). Женщина говорит монотонно, словно читает Псалтырь. Муж пьет пиво, активно жуя сэндвич с бужениной. Щеки так и ходят ходуном. На смачных губах смачные крошки. Женщина отпивает чай из стакана с подстаканником и льет его на себя и пол. Поезд трясет так, что я заваливаюсь то направо, то налево. Теперь понятно, почему в поезде стаканы в доспехах - разбились бы все. И почему стол с выступающими вверх краями - чтобы эти самые, одетые в доспехи стаканы не свалились на ваши кирзачи, дорогие дамы.

Чемодан мой наказан - уткнулся носом в дверь. Многострадальный, бедный, с богатым внутренним содержанием. И тяжелый - не каждый вынесет. Я практически.

Пью отвратительный кофе за 100 рублей. Сахара не хватило - достаю свой, где-то очень вовремя умыкнутый (вот и спас). Ставлю на стол, замечаю на крае кружки след от помады. За пару минут кружка с блюдцем, спасшим меня от кофепролития, уезжает на 30 сантиметров. Придвигаю к себе - без толку: путешествие по столу продолжается (гонка кружки в юбке и стакана в доспехах). Делаю еще пару глотков - с отвращением. Терпи, женщина, терпи. Всем непросто, особенно в России, где лишь недавно перестали есть ягоды картофеля и травиться.

И никто, главное, не читает. Я бы сама села за книгу, но вынуждена писать, иначе - не спастись. На меня уже косо смотрят. Пусть думают, что я писательница. Хоть раз в жизни. Сначала смотрела в окно, не заходила в людскую (не высокомерие, просто выветривала мокрый от бега свитер), а как зашла, так набросилась на клавиатуру и щелкает, щелкает, глаз не поднимая - кольца так и сверкают. Судя по всему, в этой странной женщине прочно сплелись ветви дикого терна, росшего на задах глухой деревни, и изысканного плюща, обвивающего старинный графский замок, полный пауков и привидений.

Блять, повела себя не как дама. Вела-вела, а тут кофий на клавиатуру пролила. Отвратительнейший, к тому же. Не взвыла. Спокойно, с лицом Будды, вытерла его жесткой, как наждачка, государственной салфеткой. Если и туалетная бумага такой окажется, то в прямом смысле жопой почувствую всю мощь российской суровости.

Спустя 2 часа тряски (даже в воняющей мочой электричке не так трясет) вспоминаю, как я попала на этот поезд. Ничего не предвещало беды. Сидя бок о бок с алкашами, час неслась из Подмосковья в Москву. В метро села не на то направление, вернулась, забежала в вокзал, в котором ни черта не знаю, первый раз. Так и сказала сотруднику: “Я тут первый раз! Куда бежать?” Несусь в конец здания, до отправления минута. Меня обгоняет девушка налегке. Поезд отходит, бросаю в открытую дверь последнего вагона чемодан, бросаюсь в вагон сама, и меня ими - медленно, с любовью - зажимает. С лицом Будды протискиваюсь и начинаю обливаться потом. Мне заботливо сообщают, что это первый вагон. Так же заботливо спрашивают, какой мой. “Одиннадцатый”, - сиплю охрипшей глоткой и ловлю на себе сочувствующий взгляд всех столпившихся в тамбуре сотрудников. Секунду спустя начинаю истошно хохотать - всегда запрыгиваю в последний вагон в метафорическом смысле, а тут довелось - в прямом. Целая фраза ожила и дала мне по морде! Видела такое только в кино - для “романтишности”, чтоб на последнем “издыхании”. Думаю, ну раз с этим справилась, то справлюсь и с остальным, правда, крепко поджав стальные, уже с шипами яйца.

Хотела приключений? Изнывала от скуки? Так получай же сполна, уважаемая Леди Абсурд. Вот тебе и вагончик, вас так любезно зажавший, вот и поход ваш через весь “Невский экспресс” к 11-му вагону, и ваши нервные смешки на грани икоты, вызванные любезным сообщением проводницы, что десятый вагон отсутствует и осталось пройти только 3 (”перепрыгнув баулы, наставленные в проходе”, - добавляю мысленно). По ее словам, все забито под завязку, а то она бы любезно посадила бы меня у себя. Чемодан свой начинаю тихо ненавидеть, но ненависть сразу же переходит на чемоданы остальных - они больше (а хозяева их, следовательно - наглее). Любезно прошу всех посторониться. Чемодан выписывает в воздухе акробатические этюды. В одиннадцатом вагоне проводник любезно начинает допрос: что буду пить, есть. Серьезный мужчина - пытаюсь несерьезничать. Всем своим поведением (больше, чем видом) пытаюсь сказать, что я не муха (в жажде наживы лапы потирающая), а стрекоза: крылышки у меня прозрачные, как стеклышко или лед, тельце длинное, блестящее с зеленым отливом, голова большая и глазастая, все замечающая.

Все-таки ангелы существуют. Поддавали мне под зад всю дорогу от метро до поезда - иначе бы опоздала. А человек я верующий: таща за собой чемодан все 9 вагонов, не затихало мое “Господи Иисусе!”

Соседка не так проста, как кажется - открыла “Шантарам” Робертса. И сережки у нее с большими голубыми кристаллами.

Мужчина сел жрать. Заказал себе всего. Завидовать нехорошо, но я завидую - и мне хорошо. У него такие подвижные щеки, что к ним можно подключить провода и спокойно заряжать телефон. Интересно, в его седой, жующей голове промелькнула хотя бы тень мысли о том, что он может нас своим обильным поеданием картошки и селедки смущать? Кажется, я знаю, что закажу в первом питерском кафе, вставшем на моем - голодном - пути. Селедочки с лучком. И грибочков маринованных. И водочки. И “главней всего погода в доме, а все другое - суета”. И “я знаю, что у вас не караоке, но так, мужчина, петь хочется! я ж с владимирщины, у нас там все поют!”

Нет, конечно, у меня есть булка из рациона “Холодный №1”, но я ее оставлю, чтобы забить в хостеле гвоздь - вдруг торчит какой-нибудь, ожидая мужественной женской руки. И правильно, что не ем. Поем - спать захочу. А главное, не похудею. Хотя я подозреваю, что набранные в Крыму 2 килограмма успешно вывалились из меня, пока я бежала на этот “Осатаневский экспресс”.

Младенцу, как выяснилось, полтора месяца, а еще он - будущий мужчина. В купе предательски пахнет борщом.