Истинное счастье

Где найти смысл? Смысл? Нужен ли он? Что он дает? Допустим, я поняла смысл бытия. Поняла – и? Что мне с этого? Все равно жизнь, люди, обстоятельства не дадут жить в согласии с найденным смыслом. Будут атаковать случайности, как шапки обрушивающего снега с елок. Станешь греть его в сердце, спасать от метели, которая ослепит, скует руки, сделает свинцовыми ноги. Захочется замерзнуть вместе с пламенем внутри. Захочется бросить эту способность все вытерпеть. Способность с рождения.

Нужно найти покой. Покой, родственный тихой мудрости, когда кажется, что все известно. Нужно охладеть к жизни, к себе, к другим. Охладеть, сесть на краю утеса и думать. Думать – это такое счастье. Мысли никто у нас не отнимет. Вы тоже представляли, что кто-то вторгается в ваше мышление? Тоже ужасались? Мышление – это единственное, что не имеет границ. Чувства? Сильные, как ураган, но не вечные. Меняются, как времена года. То одно чувство одолевает нас, то другое. Разве сердце удержишь? Село на коня, несется, не видя дороги. А разум? Холодный, как весенняя река. Дарит человеку уверенность, что все в этой жизни постижимо. Он открывает все двери, видимые глазу и невидимые. Мое мышление по сей день на утесе, вяжет носки из убегающей нити времени.

Мыслящий человек может все. Он целое общество. Может спасти от смерти, может убить, может создать новый мир, может разрушить старый. Силой одной только мысли. «Докажите фактами…» Господи, кто-нибудь требовал от тебя доказательство создания Слова?

Все мои мысли, которые кажутся абсолютно недоказуемыми, страдают излишней логичностью. Создание нового мира: что может быть логичнее? Убийство силой мысли? Куда логичнее? Интуиция – логика в энной степени, правда, не лишенная связи с иными сферами мышления. В мире нет однозначности. Ее не было с самого начала Вселенной. Смерть порождала жизнь и наоборот.

Жизнь – это дар… Дар по отношению к чему? Чтобы что-то высказать определенное, нужно выбрать точку отсчета. Смерть? Что мы о ней знаем? Чернота, пустота, исчезновение. А может, вечное Счастье на заливных лугах? Я не требую доказать это фактами. Чтобы утверждать, выберите то, с чем сравниваете. Если христиане, нечего говорить, что жизнь – это дар. Жизнь – это страдание. Истинно будете жить в Царстве Небесном.

Покой – это состояние, когда ты в силах ответить на любой вопрос. Я обладаю такой силой. Мне не страшно отвечать на что-либо, высказывать свое мнение. Причем мое мнение сродни «Сейчас я тебе это скажу, а потом отвяжись». Могу излагать их целыми пачками, и все разные, пестрят цветами, вкусами. Мы родственны Богу. Мы Боги наших судеб, но привыкли выбирать Богов среди других людей, занятий, - любимых, близких сердцу, мчащемуся без оглядки.

Боимся жить. Боимся взять ответственность за самих себя перед самими же. Боимся помыслить дальше традиций, книжек и философских подходов. Боимся долго смотреть на себя в зеркало. Человек себе – волк.

Счастье – довольствоваться тем, что у тебя есть, в том числе своим телом, разумом и сердцем. Счастье сегодня – опережать себя вчерашнего. Счастье сейчас – открыть свой разум для неизвестного, вздохнуть полной грудью, сесть на краю утеса и схватиться спицами за время.

Люди службы в романе Л.Н.Толстого "Анна Каренина"

Сергей Иванович Кознышев

Этот персонаж проходит через весь роман. Он присутствует во всех его частях: от первой до восьмой, причем в восьмой части Кознышев играет немаловажную роль: он является своего рода персоной времени, в котором жил сам Лев Николаевич Толстой. Именно Сергею Ивановичу автор поручил охарактеризовать в своем лице общественные воззрения и народные настроения времени, когда Россия согласилась помочь Болгарии воевать против турок.

С первых страниц Кознышев упоминается как знаменитый «одноутробный», то есть по матери, брат Константина Дмитриевича Левина; с Кознышевым  мы знакомимся чуть позже, когда Левин решил остановиться у него по приезду в Москву. Сергей Иванович предстает перед нами в образе мыслителя, беседующего с профессором на тему: есть ли граница между психическими и физиологическими явлениями? В сущности, это было лишь началом, задало тон дальнейшему описанию данного персонажа. Философ, мыслящий абстрактными понятиями и имеющий о любом  явлении уже готовое мнение, которое он мог с легкостью отстоять в любом споре.

Что мы знаем о его внешности? Формально – ничего, кроме возраста, который нам дает точку опоры в достраивании данного образа. Ему было пятьдесят лет. Но это лишь формальное отсутствие описания. Кознышев умело вел беседу, пользуясь своим красноречием. В этом ему помогала четкая дикция, ясность и четкость выражения мысли. Ласково-холодная улыбка играла на его губах. В разговоре с братом у Кознышева часто был невольно покровительственный тон, от которого Левину становилось сразу же неловко. Впрочем, из описания трех братьев, включая Николая, можно сделать вывод о том, какие же люди разные, даже если их связывают кровные узы. Порыв благородной души Левина и четкий контроль над всем, вплоть до чувств, Кознышева по отношению к беспутному брату Николаю – тому доказательство.

В третьей части контраст в характерах и образе жизни Сергея Ивановича и Константина Дмитриевича усиливается. Кознышев решается отдохнуть и направляется к брату в деревню, так как он считал деревенскую жизнь самой лучшей. Стоит кое-что уточнить, по словам самого Кознышева, он любил все: и деревенскую жизнь, и косьбу, и рыбную ловлю, и походы за грибами, но, в сущности, любовь эта была или поверхностная (но не голословная) или вообще дистанцированная, когда Сергей Иванович играл роль наблюдателя, созерцателя красот деревенской жизни. Как раз о деревенской жизни у Сергея Ивановича было свое представление: отдых в полном смысле этого слова, неторопливое хождение по дому, чтение газет, прогулки ради собственного эстетического удовольствия и, конечно, беседы, долгие беседы на волнующие его темы. Вот как раз с беседами Кознышеву не повезло, потому что из его брата собеседник получился поддакивающий, часто молчаливый, глядевший в окно и думавший в это время о бытовых вещах. Мы не можем осуждать его за такую реакцию, так как это образ жизни, жизни, наполненной глубоким смыслом, дающей понять, что не словом единым сыт человек.

«Хохлацкая лень», которую Кознышев считал наслаждением, была отдыхом от написания сочинения, о котором мы узнаем в последней части романа. Служение общественному благу, - этот мотив проходит через весь роман. Именно тема службы является главной в спорах между Сергеем Ивановичем и его братом, считавшим, что способность деятельности для общего блага – это недостаток, так как люди идут на службу не из-за любви к делу, а по рассуждению умом. Хотя сам Кознышев не был ярым защитником общественной деятельности, что стоит признать, к окончанию романа все кардинальным образом изменится.

Образность мышления, наблюдательность, красноречие, одухотворенность могли бы вылиться в серьезное художественное произведение из-под пера Сергея Ивановича, но тому не суждено было сбыться, потому что именно контроль над своей жизнью, чувствами, узкие рамки его деятельности стали поводом для написания именно общественного труда, который не пришелся по вкусу читающей публике.

Кознышев не лишен был высокомерия. В основном, оно относилось к его брату, равнодушному к общему делу из-за приверженности личным интересам.

«У него там тоже какая-то своя философия есть на службу своих наклонностей», - думал он о брате, когда тот упомянул в своей речи слово «философия». Кознышев осознавал, что все сказанное им не было понято Левиным. Потому что он не мог понять, - вот на мой взгляд истинная причина этого факта.

Знавший о народе много, Сергей Иванович не имел с ними тесного контакта, как имел его брат. Кознышев любил косьбу (скорее всего из-за поэтичности образа, когда можно постоять в стороне и просто насладиться этой поистине живописной картиной), но не косил с крестьянами. Ему не нравилась суета и не-чистота, что даже мух он терпеть не мог. Вот до чего Сергей Иванович был верен своему установленному порядку жизни.  Но на месте он тоже не сидел.

- Ну, так доволен своим днем. И я тоже. Во-первых, я решил две шахматных задачи, и одна очень мила, - открывается пешкой. Я тебе покажу. А потом думал о нашем вчерашнем разговоре.

В это время его брат, Константин Левин, упорно трудился на поле, причем в дождь. Контраст разителен, даже слегка иронизирован. Смотрелось комично, и образ Левина в наших глазах сразу же возрастал. Это его среда. Среда Кознышева – общество, свет. И тут он всегда на высоте.

Вокруг него, если ему предоставлялась возможность показать себя в обществе, толпились люди, заслушивавшиеся воодушевленными речами. Возможно, их также привлекала аттическая соль Сергея Ивановича, то есть тонкое остроумие в беседе. Никогда не принимая чью-либо сторону, он умело высказывался о достоинствах и недостатках той или иной точки зрения и как бы с помощью этого оставался в стороне, причем на самом уважительном месте.

«Сергей Иванович спокойно дожидался слова, очевидно с готовым победительным возражением», - нет более четкой характеристики этого человека. Мы даже представляем, как он прищуривается, усмехаясь услышанному, как неторопливы его движения. И здесь совсем не нужен его портрет, так как наше воображение работает на автора.

Ничего плохого мы сказать о Кознышеве не можем, но ведь о его чувствах пока ничего не известно. Любовь к Вареньке – внезапно охватившее его сердце чувство, но, видимо, Сергей Иванович не был создан для этого, точнее не был готов к любви, ведь это порыв, а порывам был подвержен лишь его брат.

"Если так, - сказал он себе,  -  я  должен  обдумать  и  решить,  а  не отдаваться, как мальчик, увлечению минуты". «Вдруг недалеко с края леса прозвучал  контральтовый голос Вареньки, звавший Гришу, и радостная улыбка выступила на  лицо  Сергей Ивановича. Сознав эту улыбку, Сергей Иванович покачал неодобрительно головой на свое состояние и, достав сигару, стал закуривать». Вот он, голос Разума, который каждый раз заглушал голос Сердца.

«Если  бы  я  выбирал одним разумом, я ничего не мог бы найти лучше». Да, он любил разумно, молодел от этой любви, но к чему это привело? Текст признания превратился в разговор о белых грибах. Смешно и горько одновременно. Автор потом упоминает об облегчении Вареньки, когда она не услышала предложения от Кознышева, а также о рассуждениях самого Сергея Ивановича, ставшего отныне думать, что памяти Мари он не изменит, - все это снимает своего рода ответственность с участников несостоявшейся любви.

Не любовь, так общее дело: от начала и до конца. Переворот на выборах, постоянные споры как с союзниками, так и с оппозиционерами, а потом и издание собственного шестилетнего труда «Опыт обзора основ и форм государственности в России», от которого автор ожидал успеха, но успеха не было и не было. Тишина с другой стороны, редкий шепоток в угоду автору и статьи в «Северном жуке» и в критическом журнале.

«Очевидно, нарочно фельетонист понял всю книгу так, как невозможно  было понять ее. Но он так ловко подобрал выписки, что для тех, которые не  читали книги (а очевидно, почти никто не читал ее), совершенно было ясно,  что  всякнига была не что  иное,  как  набор  высокопарных  слов,  да  еще  некстати употребленных (что показывали вопросительные знаки), и что автор  книги  был человек совершенно невежественный. И все это было так остроумно, что  Сергей Иванович и сам бы не отказался от такого остроумия; но это-то и было ужасно».

От себя лишь скажу, что мужеству Сергею Ивановичу можно позавидовать, ведь он начал искать оправдание этому выпаду в свою сторону, а потом вообще старался на тему своей книги не говорить. Далее мы уже начинаем вникать в последствия неудачи его книги.

«Положение Сергея Ивановича было еще тяжелее оттого, что, окончив книгу, он не имел более кабинетной работы, занимавшей  прежде  бо'льшую  часть  его времени.

     Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и не  знал,  куда употребить всю свою деятельность. Разговоры в гостиных, съездах,  собраниях комитетах, везде, где можно было говорить, занимали часть  его  времени;  но он, давнишний городской житель, не позволял себе уходить всему в  разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал в Москве; оставалось еще много досуга и умственных сил».

И он решил заняться тем, в чем ему успех гарантирован, то есть славянским вопросом и сербской войной. Это была не корысть – Кознышев действительно загорелся служением этому великому делу. Можно сказать, что «энтузиазм, соединивший все слои общества» накрыл его своей стихийной волной.

Энтузиазм что-то изменил в его сердце, что даже стало заметно по разговору между Сергеем Ивановичем и Вронским. «В эту минуту Вронский в глазах Сергея Ивановича был важный деятель  для великого дела, и Кознышев считал своим долгом поощрить его  и  одобрить».     

- Вы возродитесь, предсказываю вам, - сказал Сергей Иванович,  чувствуя себя тронутым. - Избавление своих братьев от  ига  есть  цель,  достойная  и смерти и жизни. Дай вам бог успеха внешнего - и внутреннего мира, - прибавил он и протянул руку.

Кознышев смотрел в будущее, заряжая своей идеей о том,  как освобожденный сорокамиллионный мир славян должен  вместе  с  Россией  начать новую эпоху в истории, других людей, в том числе и своего брата. Его речи были уже не те абстрактные, мало касающиеся общества. В сербской войне и служении общему делу Сергей Иванович нашел свой идеал: синтез долга и чувства.

- Никто не объявлял войны, а  люди  сочувствуют  страданиям  ближних  и желают помочь им, - сказал Сергей Иванович. Позже он пояснит мысль: «Тут нет объявления  войны,  а  просто выражение   человеческого,   христианского   чувства.    Убивают    братьев, единокровных и единоверцев. Ну, положим, даже не братьев, не единоверцев,  а просто детей, женщин, стариков; чувство возмущается, и русские  люди  бегут, чтобы помочь прекратить эти ужасы».

- Каждый член общества призван делать свойственное ему дело,  -  сказал он. - И люди мысли исполняют  свое  дело,  выражая  общественное  мнение.  И единодушие и полное выражение общественного мнения  есть  заслуга  прессы  и вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад  мы  бы  молчали,  а теперь слышен голос русского народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг  и  задаток силы.

В сущности, это последние слова Кознышева в романе, но я не считаю, что он на этом остановился бы. Кознышев справедливо стал поджигателем людских сердец. Только он увидел у войны истинное лицо.

Голенищев

Это менее значимый персонаж, который появляется лишь в пятой части романа. Художник Михайлов по виду моментально дает ему внутреннюю характеристику: выражение лица Голенищева относится им к категории "фальшиво-значительных и бедных по выражению". «Большие  волосы и очень открытый лоб давали внешнюю значительность лицу, в котором было одно маленькое детское беспокойное выражение, сосредоточившееся над узкою переносицей».

Вронский встретил своего приятеля совершенно случайно в одном из итальянских городков, где Голенищев уже два года жил и работал.

     «Действительно,  это  был  Голенищев,  товарищ  Вронского  по  Пажескому корпусу. Голенищев в корпусе принадлежал к либеральной  партии,  из  корпуса вышел гражданским чином и нигде не  служил.  Товарищи  совсем  разошлись  по выходе из корпуса и встретились после только один раз».

Чем же он так привлек Вронского? Отношением к Анне. Голенищев избегал любой неловкой темы по отношению к Карениной, потому что, как он считал, понимал ее, восхищался ее красотой и еще более простотой.

Но не всегда все в человеке устраивает, вот и Вронский нашел в своем товарище неприятные черты. Как и все творческие натуры, Голенищев сочинял, причем сочинял он уже вторую часть «Двух начал», вернее собирал лишь материалы и строил планы по созданию статьи. «Вронского удивляло и огорчало  то  раздраженное волнение, с которым Голенищев говорил о занимавшем его предмете. Чем  дальше он говорил, тем больше у него разгорались глаза, тем поспешнее  он  возражал мнимым противникам и тем тревожнее и оскорбленнее становилось выражение  его лица. Вспоминая  Голенищева  худеньким,  живым,  добродушным  и  благородным мальчиком, всегда первым учеником в корпусе, Вронский никак  не  мог  понять причины этого раздражения и не одобрял его». В момент своего страстного рассказа «несчастие, почти умопомешательство, видно было в этом подвижном, довольно красивом лице».

С Михайловым у Голенищева была заранее полная антипатия. Голенищев утверждал, что лицо Христа нельзя брать для искусства, а стоит писать лишь портреты, не сворачивать с истинного направления в живописи. «И как тогда, так и теперь меня необыкновенно поражает фигура Пилата. Так понимаешь этого человека, доброго, славного малого, но чиновника до  глубины души, который не ведает, что творит. Но мне кажется...» До чего абсурдны эти два мнения, противоречивы, слова заблудившегося в этой жизни человека. Лицемерие в рамках этики, кощунственное религиозное мнение и непонимание истинного искусства, - это то, чего мы понимаем, прочитав слова Голенищева. Но он не одинок в своем абсурде. Взаимная антипатия сменилась симпатией и лестью, потворству этой лести со стороны художника Михайлова.

- Это то, что он (то есть Христос) у вас человекобог, а не богочеловек. Впрочем, я  знаю, что вы этого и хотели.

Вот она, вершина абсурда Голенищева. Краткая справка из «Философского словаря» для пояснения:

Человекобог - понятие, описывающее идею человека или естественного человека, который сделал из самого себя или которого сделали как бы богом; антитеза понятию "Богочеловечек" (в качестве абсолютного Богочеловека рассматривается Иисус Христос). 

Да это даже не абсурд, а замена противоположных понятий. Откуда Голенищев мог знать, что хотел выразить Михайлов? Про религию здесь ни слова, но мы и без этого можем понять, что Голенищев к религии относится так же, как и к искусству. Пилат как славный чиновник и Христос как человекобог. Что может быть презреннее для верующего человека? Несведущ… Не ведает, что говорит и мыслит, словно всю жизнь разговаривает о своей статье, напрочь забывая о здравом смысле.

Отрицательное влияние наркотиков на жизнь и здоровье человека

За каждое удовольствие нужно платить – справедливый закон нашей жизни. Он работает даже в том случае, если это удовольствие мнимое, то есть чисто духовный подъем, достаточно непродолжительный, с кроющимся за эти разрушением не только здоровья человека, но и его привычной жизни. Речь идет о наркотиках и наркомании как отрицательном явлении.

Положительного влияния наркотиков не может быть, если смотреть на эту проблему объективно, но наркоман видит наркотики в другом освещении, как высшее благо, дающее ему удовольствие или просто силы «жить» дальше. Таким образом, с его позиции часто бывает все хорошо, но это лишь при употреблении им наркотических веществ. Зачастую наркоман, по сути, больной человек, начинает сразу же испытывать влияние противодействующей его занятию жизни. Деньги не вечны, поэтому когда-то их все-таки не хватит на дозу. Не все мы растем в семье олигарха. Сам того не осознавая, человек начинает рушить самого себя, свои прежние отношения, устройство своей жизни, потому что происходит кардинальная перестройка его жизненных ценностей, эволюция не в лучшую сторону.

Потерять себя. Страшные слова, но они истинно отражают последствия наркозависимости. Нет ничего хуже, чем потерять контроль над своими потребностями и мыслями – наркотики проникают в твое мышление и заставляют тебя думать только о них, уничтожая какие-либо другие порывы. Разум перестает быть разумом, потому что теряется объективность мышления. Наркотики и его подминают под себя: сначала это не очень заметно, но потом, когда человек уже прочно «садится на иглу», данное явление увеличивает свое влияние, соединяясь в своей функции с потребностями больного организма в наркотических, одурманивающих вещах.

Наркотики начинают принимать определенные категории людей: как успешные люди вследствие своего рода вседозволенности и одинокие отчаявшиеся люди, для которых наркотики – это спасение, выход из всех проблем, пусть даже мнимый, основанный на ощущениях, а не действиях. Для первой группы людей эти вещества не представляют большой ценности по началу, в то время как для другой группы ценность их не меняется: как она была высокой, так и останется потом. «Успешные люди» начинают ценить наркотики позже, когда наступает глубокая зависимость – и это не какая-либо духовная ценность, основанная на морали, а чисто физиологическая:  устроить своим ощущениям праздник. «Одинокие люди» (назовем их так) также склонны к гедонистическим наслаждениям, но по другой причине – в силу свое слабости перед жизненными трудностями, с которыми обычный, здоровый человек борется своими силами, без применения каких-либо посторонних веществ. Вторую группу людей я отлично понимаю. В этом порой жестоком мире трудно противостоять проблемам, людскому злу, а чаще безразличию, но все же приходится это делать: из кожи вон лезть, но жить нужно, причем жить здоровой жизнью. Скажу чисто свое мнение. У каждого человека свое наслаждение в жизни, потому что без него жизнь перестает рассматриваться как ценность. У одного человека это увлечение спортом, у другого – творчество, что я признаю духовным наркотиком, кстати. Как говорил Томас Манн: «Искусство и счастливит больше, и пожирает быстрее». Но это отдельная тема, не касающаяся вопроса данного эссе. То есть все эти наслаждения – здоровые, нормальные, некоторые из них это здоровье укрепляют. Главное в жизни – правильно найти свой вид радости. Как правило, слабые люди находят наслаждение в том, что не требует больших усилий, но дает больший эффект, и это часто разрушает их здоровье. Но это уже отрицательное влияние. Субъективно-положительная оценка наркозависимости приведена мной в качестве фона для разрушительных свойств наркотиков.

Помимо потери себя, происходит потеря здоровья, а его, как известно, не вернуть, как и молодость. У наркомана нет будущего, потому что впереди ранняя смерть из-за отравления себя наркотическими веществами, впереди нездоровые дети, если они еще будут. Ничего хорошего этого человека не ждет. Очень часто наркомании сопутствуют такие болезни, как СПИД, ВИЧ, гепатит. Это просто нокаут для организма. Встать не хватит сил. Не хватит здоровья. Не хватит самого себя…

Если продолжить тему безвозвратно утерянного здоровья, то следует отметить, что данный факт хоть и испытывается наркоманом, но часто не осознается. Осознается он лишь тогда, когда человек возвращается в эту грубую реальность. Происходит его десоциализация – ему не важны социальные связи, он полностью погружен в свое эгоистическое желание. По этой причине начинает рушиться, как карточный домик, его привычная жизнь. Одиночество, потерянность, блуждание в этом мире в момент пробуждения – все это не сравнится с гедонистической эйфорией, по мнению наркозависимого. А организм требует все большей дозы, и уже неважно то, что вокруг тебя, не важна твоя жизнь и люди, которые тебя любят, стараются помочь. Карточный домик рушится первым порывом ветра.

Что такое жизнь конкретного человека? Помимо самого существования, это общественные связи, отношения, права, обязанности, увлечения и т.д. Я хочу взять лишь несколько категорий: отношения (с близкими людьми) и обязанности.

Жизнь к чему-то нас постоянно обязывает, и зачастую слабые люди не справляются с этим, поэтому и приходится блуждать между этим и «другим» миром, дабы не сойти с ума. Обязанности перестают быть обязанностями, так как ценностные ориентиры кардинально меняются, как я уже говорила. Наркоман никому ничего в этом мире не обязан, потому что для него это неважно. Работа, учеба переходят в формальные явления, которые мешают нормально жить. Но так как из-за игнорирования этих «формальных» явлений жизнь может стать еще невыносимее, человеку приходится с этим мириться. Но смысла в смирении нет, потому что прежнее не вернешь, а здоровье не вечное, и работа с учебой станут впоследствии гнетущим грузом.

Отношения с близкими людьми. У наркомана к ним часто возникает либо чисто материальный интерес, либо агрессия из-за непонимания, из-за их попыток вернуть наркозависимого  к нормальной жизни. Отчаянные люди, ничего не скажешь, но это отчаянье из-за любви к родному человеку, и оно по своей сути благородно. Лишь около 5% наркоманов возвращаются в реальность и продолжают нормально жить. Как же пугающе мала эта цифра! И все жальче тех людей, которые видят, как их родной человек тает, как горящая свеча, но все их усилия тщетны.

Если мы не можем бороться с этой проблемой, когда она уже засела в обществе, то мы просто обязаны уберечь от этого будущие поколения, наших детей. Это наше будущее, и в наших силах обеспечить его процветание. Наркомания – это болезнь, которую нужно не допустить. Или нет, или да, но «да» из-за попустительства со стороны несет за собой полную деградацию личности и скорую смерть. Безальтернативный выбор. Он уже сделан за нас…

Теория эстетической относительности

Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха:

 — Что такое хорошо и что такое плохо?

Владимир Маяковский

Вам нравится двухмерное изображение? Можете представить, что человек – это тонкая пластинка, которая может с легкостью спрятаться за такой же пластиной, деревом? А теперь создайте в голове образ объемного мозга и сплющите его в такую же пластинку. Зачем все эти манипуляции? Хочу открыть вам глаза на то, что находится в вашей черепной коробке. В ней функционирует плоская розовая кругляшка с извилинами. «Но мы же видели фото человеческого мозга!» - воскликните вы, заламывая руки от негодования. «Кто-то даже доставал его руками в белых перчатках», - покорно кивну я.

 Все мои примеры были использованы для того, чтобы показать, насколько мозг рядового человека примитивен, двухмерен, ограничен. Все легко объяснимо: человек стремится к простоте. Чтобы что-то воспринять, он обязан пропустить это сквозь себя и тем самым удержать в памяти. Дабы не плутать по многочисленным оценочным тропам, человек включает «графический анализ». «Графический анализ» - это оценка явления действительности или нематериальной среды, работающая по цветовому спектру графики: среди оценок есть лишь черный и белый цвета. «А серое?» - спросите вы. Да, еще и серое, но в меньшей степени, потому что легче разбросать вещи еще неизвестного цвета по двум корзинам, чем думать над оттенками. Разбросал вещи, вздохнул – можно жить спокойно. Якобы все на своих местах.

Еще один пример. Литературное произведение. Читают структуралисты. Читают постструктуралисты. Читаем мы, «крестьяне». Первые ищут в произведении тему, включают его в контекст литературы отдельной страны или мира, анализируют героев, думают над подтекстом и идеей. Отлично! Есть, чем заняться вечерком, одним словом. Зачем все это? Ради того, чтобы «удержать» это литературное произведение. Путем создания паутины многочисленных связей, списков, разбора по пунктам структуралисты помогают человеку запомнить то, что он прочитал. Вроде бы работают на простоту, но оперируют такими сложными понятиями, что не каждый «крестьянин» домыслит. Допустим, тема «Война». Что сразу в голове всплывает? Минимум, Толстой и Шолохов. А «Сентиментализм»? Минимум, Стерн, Карамзин и Радищев, причем этот «минимум» уже рассчитан на литературоведа. Благодаря структуралистам литература остается на бумаге, в памяти. Одним словом, фиксируется. Но думает ли об этих понятиях «крестьянин»?

Постструктуралисты зачеркивают и тему, и идею, пишут сверху «Абсурд!» и уходят рушить страну. «Литературные анархисты» - шипят им вслед. Шипят не зря. Для них произведение – это просто текст, переживания, которые не давали автору покоя, поэтому он решил перенести их на бумагу. Пропагандировал ли автор свою идеологию? Писал ли каждое предложение, сопоставляя его с темой и идеей? Действительно, абсурд. Чтение текста – это всего лишь прогулка. Мы можем только догадываться о теме, дабы оставить произведение в памяти. Структуралисты потирают ладони.

 Творчество – это потребность человека, отличающая его от животного. Так как человек не робот, а плоть, не лишенная души, он испытывает на себе постоянное влияние среды. Чтобы не сойти с ума, излить свои переживания, автор создает текст. Он не думает при этом о литературоведческих понятиях. На них даже намека нет. А что читатель? Читает, представляя в голове образы и испытывая определенную реакцию на увиденное. «- Как тебе? – Я рыдала! Это нечто!» и «- Как тебе? – Идея слишком радикальна. Такое ощущение, что автор одержим». Где здесь разговор «крестьян», а где людей, профессионально относящихся к литературе? И так понятно. Поменяйте их местами. Снова абсурд?

Ортодоксальные литературоведы брызжут слюной, доказывая, что художественное произведение обязано воспитывать в человеке нравственное, высокое, благородное. Все, что не имеет отношения к этому, в топку. Вот оно, двухмерное отношение. Есть хорошие тексты, есть плохие. Им так удобнее. Больше потратят времени на сон или еду. Но куда спешить? Мы же с вами не на поезд опаздываем, а анализируем практически живой организм, который ценится лишь в целости, а не «Мне его голова нравится, хотя руки грубоваты, но ноги все-таки скрашивают впечатление». Стоит отметить, что данный класс литературоведов презрительно относится к постмодернизму. Почему? Эти тексты уже давно выброшены ими в мусорное ведро, как не отвечающие благородной воспитательной цели.

Причина неудачи постмодернистских текстов лежит на поверхности. Их нельзя оценивать по двухмерной шкале: они зачастую исключают противопоставления «хороший - плохой», потому что данные принципы слишком объемны для узкого мышления ортодоксов. Самое время ввести такое понятие, как «иной текст». Вообще слово «иной» будет ключевым для постмодернистского мышления. Стоит сказать о данном виде мышления более подробно.

Постмодернистское мышление – это мышление нового человека, не имеющего какого-либо отношения к традиции. Как вы думаете, почему в России запрещают выставки порнографического характера, литературные произведения, якобы пропагандирующие разврат, воротят нос от трупов, которые выложены в форме сердца? Для нее это аморально, это противоречит традиции, а главное, религии. Россия до  сих пор живет «обычаями» Советского Союза, где подобные вещи и не мыслились. Но картины и тексты написаны, сексуальные меньшинства имеют место быть. Почему бы не принять это как нормальное явление? Жизнь меняется. Меняется человек. Эпоха «железного занавеса» прошла, но русский народ продолжает прятаться за тюлевой занавеской, не прекращая креститься.

Постмодернистские тексты доказывают правоту постструктуралистов. Произведение создано лишь для получения эстетической реакции. Заметим, что не для эстетического наслаждения. Наслаждение – это «хорошо». Постараемся избегать оценочных понятий. Для постмодернистского автора произведение – художественное или литературное – не обязано воспитывать в человеке благородное, не обращается к его оценке. Ему нужна реакция. Он работает на иные функции. Какие же? Можно выделить несколько основных: эстетическое потрясение, расширение восприятия, интеллектуальное обогащение. Стоит уточнить, что данные функции тексты выполняют бессознательно, автор при написании произведения о них не думает. Стоит уточнить также, что функции выполняют самые разнообразные тексты. Читатель может морщиться все чтение от отвращения, и это уже успех! Текст может «снести» психику, может заставить ходить в ступоре неделю. Ортодоксы скажут, что это отравление организма. Да, это своего рода пилюли, проглотив которые, человек испытывает новые ощущения: не восторг, не печаль, а «иные».

Иногда берешь книгу, начинаешь читать и понимаешь, что персонаж, которого все считают идеалом благородства, своим добром разрушает человеческие души. С точки зрения религии он безупречен, но трезво ли он мыслит, творя сие? А если зло спасает, то какое же это зло? И так всю жизнь, относительную до расплывчатости.

Ортодоксальные литературоведы знают лишь три цвета: черный, белый и серый. А на что тогда радуга? Они с тем же успехом бы взяли фиолетовый и зеленый с оттенками между ними. Но как же, за данными цветами нет точности! Фиолетовый и зеленый – иные цвета, в которых каждый человек, то есть субъективно, находит свои плюсы и минусы, если все-таки допустить оценку. Но для человека с постмодернистским мышлением ни одна из оценочных сторон преобладать не будет. Поэтому он может с легкостью доказать, что черный цвет – это «хорошо», это спокойствие, покорность, сдержанность, сосредоточение на себе, а белый – это открытость, безалаберность, неприличная яркость, то есть «плохо».

Постмодернистский человек бесконечно одинок в своем относительном эстетизме. Да, были постструктуралисты, но их время прошло. В настоящее время структурный метод преобладает как в литературе, так и в жизни. Двухмерная пластинка передвигает ножками, бежит по неотложным делам, устав от разбивки явлений на две половины. Объемность занимает слишком много места и пугает. Она «иная». Но наступит тот момент, когда кроха сын спросит отца: «Я знаю, что такое хорошо и что такое плохо. А что такое иное?».

Вопросы духовно-нравственного воспитания в образовательном процессе

Существует стереотип, что духовно-нравственное воспитание неотрывно связано с религиозным. Безусловно, ключевое слово здесь - «духовность», не «душевность» (мирское, светское понятие), а другое, связанное с верой в Господа.  А нравственность? Это мораль на уровне духовности, духа. Все пути сводятся к религии, но к ней идти не стоит. Не стоит вгонять человека в страх перед Господом со школьной скамьи. Здесь я имею в виду обязательный предмет, который должны изучать на протяжении 11 классов. Почему не стоит его вводить? Потому что это регресс, деградация, авторитаризм, самодурство! Называйте это как хотите. Духовно-нравственное воспитание должно сосредотачиваться на процессе, а не на методах. За одержимостью идеей теряется суть. Да что плохого в том, что количество атеистов с каждым годом все увеличивается? Почему не предоставить человеку свободу выбора и найти те средства, с помощью которых можно повлиять на душу каждого человека: верующего, атеиста, анархиста, мизантропа Божьего?

Литература – это своего рода религия, вера в Жизнь. Это то, где хранится больше прописных истин, чем во всех богослужебных книгах вместе взятых. Это оттиск живой жизни, прежде всего, если не углубляться в эстетическую составляющую. Классике здесь отводится ведущее место, но не стоит забывать и современную литературу. Пусть она жестока, зачастую внешне лишена смысла, но ведь и бессмыслица имеет смысл. Абсурд – суть нашей жизни. Можно ли повлиять на человека, показав, что мир наш абсурден? Конечно, можно. Повлиять можно с помощью любой книги: от терминологического словаря до эпопеи. Главное, каким образом настроить человека на чтение, объяснить, зачем это будет нужно. Следовательно, не только средства (словесные), но и сам учитель (духовный наставник) играет важную роль. Как вы думаете, кого выберет школьник в учителя: священника в рясе или обычного человека, простого в общении, одежде, поведении? Конечно, второго. Разве люди, знающие жизнь не только из книг, но и из самой жизни, не могут встать перед классом и попытаться достучаться до таких разных, но все же не лишенных человеческого душ?

Литература, литература… Некоторые не любят читать, но что тут поделаешь! Тогда на помощь приходит кинематограф. Сколько существует замечательных фильмов, способных заставить человека задуматься над тем, что происходит вокруг, над своим поведением, заглянуть в тот уголок души, куда он еще не заглядывал! Задуматься, поразмыслить в тишине, излить размышления на бумагу, обсудить в дискуссии… И все без заучивания, без строгого следования плану, без дамоклова меча проверки домашнего задания, который так и собирается упасть в начале каждого урока. Предмет, если он все же будет, должен основываться на инициативе учащихся, на их совести, желании. Возможно, в старших классах стоит поручить организацию уроков определенным ученикам, чтобы они почувствовали себя значимыми. Нужно дать слово каждому, попытаться понять это слово правильно, возможно, указать человеку, что у этого «слова» есть альтернативы, посоветовать рассмотреть и их.

Не стоит уподобляться государственной власти. Душа ребенка – это не место, куда стоит бить отбойным крестом. Сама ее суть с рождения – хрустальная чаша, которую надо наполнить чистейшей водой, попытаться избежать того, чтобы эта вода стала мутной, а еще хуже, стала маслом церковным, в которое только и можно, что зажигать лампады по праздникам.