Альбер Камю, творец моря и солнца

Номинация на Нобелевскую премию по литературе в 1947 (34 года), 1949 (36 лет), 1952 (39 лет), 1954 (41 год) годах - и ничего: "Да, талант. Да, вклад в литературу. Но молод, господа, слишком молод. Как же на нас посмотрят? Что скажут? Скажут, что мы каждому подающему надежды юнцу готовы премию дать? Ничего, опыта наберется. У нас уже опытные есть". Альбер Камю и не стремился во что бы то ни стало получить признанную всем миром награду: в записных книжках о ней ни строчки. Строчки же - о работе над собой, даже борьбе с собой на благо творчества: всем начинающим писателям стоит почитать записи Альбера Камю, узнать, что писателем не рождаются, что трудиться надо не меньше, чем пить и есть, что постоянные размышления и духовный поиск шлифуют не только жизненную - философскую, политическую, социальную - позицию, но и стиль. Великий человек не растет из-под земли, как гриб после дождя - великим человек становится. Вся жизнь Альбера Камю - тому подтверждение. Мальчик из бедного района подавал большие надежды как в учебе, так и в спорте, но мешал груз, который при рождении вручил ему Господь - семья: мать, дядя и бабушка. Не знающие грамоты и мучающиеся от постоянного нехватка средств, они мало понимали растущее чудо, для них он был, скорее, растущим грибом, который мог вскоре приносить постоянный доход. Но несмотря ни на что Альбер любил родных, особенно мать: ее он считал Богом, все произведения свои он мысленно посвящал матери. Если он и оправдывал свое существование в текстах, то только перед той, которая родила его в муках - об этом можно прочитать на первых страницах незаконченного романа Камю "Первый человек": закончить его помешала смерть. Найдя поддержку в редких друзьях и учителе, Альбер на страх и риск семьи решил учиться, учился он до самого конца, не переставая читать мировую, в частности русскую, литературу и отзываясь на полюбившийся текст то рецензией, то письмом, то цитатой в тетради.

Если хотите узнать что-либо о писателе - читайте о нем беллетристику. Если хотите узнать его самого - читайте его записные книжки. Благо, таких тетрадей у Камю наберется на целый том: сказывается склонность к рефлексии и активная мыслительная деятельность. Поначалу деятельность эта касалась созерцанию любимого северо-африканского - Камю родом из Алжира - пейзажа и детальному воспроизведению увиденного: истину, которая спасала бы от смерти, писатель видел в красоте, часто в красоте юного тела. Природа, архитектура, сильные мужчины и красивые женщины - вот что интересовало молодого Камю. Записи того времени изобилуют восхищением, часто направленным на Алжир и его внешние составляющие. Но помимо внешней стороны Камю изучал и типичного алжирца, типичного француза, после - типичного европейца, придет время, и он станет исследователем революционной русской души: о революционной России он напишет пьесу "Праведники". Это было не напрасным любованием юного сердца - Альбер все впитывал и ничего не забывал: вся информация, до последней крохи в виде алой герани на могильной плите, становилась частью того или иного труда. А творил он много: рецензии, публицистика, философские трактаты, разножанровая проза. Камю не любил безделье, не любил себя за это безделье, приходилось даже творить через силу, о чем он не раз сообщал в своих дневниках - будто чувствовал, что время на исходе, что отведено ему всего ничего и остановка будет равна смерти. Он словно говорил себе, подбадривая: "Работа, работа, работа - это все, что я могу дать этому миру".

На жизнь Альбера Камю легко ложится лекало жизненного пути почти каждого гениального литератора: первый этап - революция, авантюризм, страсть; далее - серьезность, внимание, человек; перед уходом - классика, традиция, простота. Такими были судьбы, например, Сергея Есенина (второй этап был первым, первый - вторым, но все же он пришел к классике), Леонида Андреева (что касается средств и тем), Бориса Пастернака (типичный представитель подобной эволюции) - каждый из них возвращался к первородному чувству прозрачности: темы, образы, форма. У каждого перед кончиной творчество становилось, как никогда, ясным - то была гениальная простота, к которой подсознательно стремится человек. Примером могут послужить рассказы Камю, опубликованные в 1947 году, и роман "Первый человек", рукопись - сто сорок четыре страницы - которого была найдена на месте аварии, унесшей жизнь автора. В последних работах мы не увидим политики и авантюризма, которые окрашивали ранние тексты Камю: если в них и встретится пейзаж, то он не будет описан с жадной страстью. Не увидим и нутра человека, израненного войной и уставшего от крови. Не встретим тяжеловесности и многоступенчатых логических рассуждений, которые часто можно принять за разговор с самим собой. "Классика, традиция, простота" - это гениальный финал гениального творчества: чувственные, на грани слез, тексты, относящие читателя к детству и простым истинам. Одной из таких истин может стать цитата из творчества другого автора "Человеку нужен человек" - в рассказах "Молчание", "Растущий камень", "Гостеприимство". Но у Камю не бывает лишь одного выбора, вариантов всегда множество - "Человеку нужна природа" ясно звучит в "Неверной жене". "Человеку нужна идея", - мысленно, так как без языка, протестует герой рассказа "Ренегат, или смятенный дух". И лишь Иона, герой новеллы "Иона, или художник за работой", говорит за автора: "Человеку нужен он сам. Как счастье мы находим в осознании собственного несчастья, так и объединение мы находим лишь тогда, когда ото всех уходим". По Камю, как это ни парадоксально звучит, только смерть учит нас жить. О смерти Камю думал и писал постоянно: он не боялся умереть, но искал смерти оправдание - так он отгонял ее постоянное дыхание в спину: часто о себе давала знать болезнь. Он боролся, как-никак он - человек бунтующий.

В 1957 году Нобелевскую премию Альберу Камю таки вручили, что стало для писателя огромной неожиданностью. В своей речи он практически не говорит о себе, ему важны идеи и народ: он - представитель своего народа, он изучает народ и пишет для него. В отличие от типичного лауреата, Камю не считает премию личной заслугой и жаждет разделить ее с собратьями. Но слава утомительна - это Альбер понял еще задолго до мирового признания. Нет, она не утомительна, она - пустяк, о котором и думать не стоит. Возможно, писатель надеялся, что найдет с наградой чуть больше понимания, но ошибся: последнее интервью, которое он дал за несколько дней до гибели английской прессе, содержало ответы того, кому если что и нужно, так только уединение и свобода. Вероятно, это было замаскированное "Я устал". Он, как и его герой Иона, залез под потолок и стал писать самый родной сердцу роман - для себя, для семьи, для уже ушедшей мамы - "Первый человек". В нем он погрузился в детство, смеялся и плакал - с собой же, только маленьким. Так Камю - наверное, самый безусловный гений из прозаиков - желал понять, кто он есть: мальчик из бедной семьи до конца дней своих или тот, кто имеет право говорить о себе. О себе, а не революции, гильотине или нерадивой Европе. Потому что было что сказать: философская концепция, энциклопедические знания и уникальная судьба.

Три года назад - мировая литературная премия: казалось бы, о чем еще можно мечтать? Но Камю мечтал, мечтал не о новых творческих высотах, о другом - вернуть умершую мать, быть с ней почаще, решиться все-таки признаться: "Я люблю тебя, мама". Мечтал вернуться - в старый Алжир, от которого мало что осталось: жизнь шла вперед и кроила природу и архитектуру, а в перерывах между строительными работами забирала родных и знакомых. Все чаще он встречал лица, не похожие на тех, о которых любил грезить в своих эссе. Улицы детства уже мало походили на улицы "Первого человека". На любимое море хотелось больше смотреть, чем нырнуть с разбега и рассекать мускулистыми руками соленую гладь. Если море и скучает сейчас, то только по Альберу Камю - творцу лета и льющегося на влюбленные головы солнца

.

Кристина Лужина

Время показывает

Начинаешь в литературе любить не славу, а качество; не стороннего человека, желающего тебя поработить и, возможно, добром, а себя, к которому ты все чаще становишься справедлив. Вот что показывает время ("время покажет"). Время не объединяет тебя с социумом, наоборот - доказывает, что ты столько времени тратил впустую, общаясь с теми, кто о тебе забывал в тот же вечер. Но дело в том, что даже тот, кто не забывал о тебе, перестает быть столь же близким - и вот к нему уже никакого интереса: он стоит на месте, разглядывая носы своих ботинок, а ты мчишься вперед. Мчишься: в лицо ветер перемен, сзади - пинки амбиций, подмышками и в руках - пакеты с книгами; и ты точно знаешь, что книги - тот самый балласт, не дающий улететь кувырком назад. Человек, который остался на предыдущей станции, говорит о себе и о себе, наверняка, не зная, что есть и другие, гораздо выше, чем его собственное "я", темы - и ты негодуешь: "Как так? За что же он себя любит? За то, что всего лишь родился?" Негодование быстро проходит, становится смешно - человек, говорящий исключительно о себе, легким движением мысли превращается в анекдот, карикатуру на почти каждого. "Не забывай, что у тебя свой путь", - говорит новый день, и ты, хохоча над собой прежним, вновь начинаешь шагать. Все больше понимаешь феномен счастья: у каждого оно свое, у тебя, например, в непрерывном развитии и творчестве, в осознании собственного бытия без эмоциональных проблем и, конечно, свободе. Ты готов склонить голову лишь перед бирюзовым небом, дергающей за струны души песней и гениальностью текста давно ушедшего автора. От последнего в горле встают если не слезы, то точно ощущение волшебства - вот он, смысл жизни творческого человека. Чуткая душа, созерцая прекрасное, часто ловит себя на желании закричать: как-никак она лицом к лицу встретилась с вечностью - "Big time break down. Why didn't you just shout?" Все политические идеологии были провалены по одной причине: никто не искал истины, нужна была тактика выживания, но выживание не есть жизнь; истина приходит одиночкам, и может быть, они бы сверили их и нашли общий знаменатель, но им это не нужно. Истина эта настолько огромна, что, как говорил Камю, очнувшись, человек видит, что окружен врагами - ты отказал всем в себе, а значит объявил войну. Иначе это звучит: "Как ты мог лишить нас возможности получить от тебя то, в чем мы нуждаемся?" И ты вспоминаешь, что некоторое время назад смеялся над той самой карикатурой - и смеешься опять. Когда общество отрезает времени язык, ты, такой же безъязычный, ликуешь: у тебя и времени теперь одно - улыбающееся пустотой - лицо.

Download The Whitest Boy Alive Island for free from pleer.com

Человек заканчивается

1.02.

Иногда мне кажется, что человек заканчивается. Устав от себя, - а себя надо то и дело принимать, то есть отвоевывать: у других людей и обязательств перед ними - он приходит к простому бытию (быт - бытие), по пути читая книги, поливая цветы и отправляя в рот тот или иной щипок пищи, потому что не без людей ты никто, а без еды. Он сам себе представляется не объектом исследования, не тем, кто ежеминутно себя строит, а куском пустоты, сквозь который пролетают политика, похоть и вершина музыкального хит-парада, обычно плотно задерживающиеся в рядовом теле. Он, собственно, даже не тело: с телом у него просьба и договоренность - не мешать друг другу. Он - наличие: я есмь. Я есмь, я бытую, занимая домашнее пространство, я часто хожу босиком, и так же часто бывает холодно. Зевает собака. Мир полон звуков, и он не глухой. Я превращаюсь в звон или мозговой писк, поэтому во мне больше смысла, чем в беседах тех, кто с собой встречался разве что в утробе: темнота способствует размышлению. В темноте мы ищем света, мы даже родились, потому что устали от тьмы. Куску пустоты если что и необходимо, то это наблюдение, конкретно - это. Я смотрю и вижу. Я не хочу отдавать увиденное, я оставляю его себе.

Download Death is a Door the Opens for free from pleer.com

Психология торгашей Дейла Карнеги

Ни в коем случае не хочу умалять заслуги Дейла Карнеги перед обществом: как-никак через десять-пятнадцать лет исполнится столетие его - по моему скромному мнению, весьма спорной - деятельности, но с таким же успехом жил, жив и будет жить, к примеру, фашизм, так что столетие регулярных продаж еще не говорит об истинности. Американскому обществу, которое сотрясали то войны, то революции (хотя бы информационно-морально, потому что Америка страдала меньше остальных стран), требовались раскрепощение и, прежде всего, поддержка: в государстве, где мысли о деньгах сменяются мыслями о деньгах, трудно вести дела плечом к плечу - что ни человек, то потенциальный конкурент. Карнеги, следуя своим же советам, решил обратить внимание на другую сторону торговых отношений (о психологии личности он знал чуть больше, чем ничего), а именно - клиента с его желаниями. Как писал Стивен Кинг, каждый хочет быть героем, но Карнеги помыслил - даже промыслил - об этом раньше: в его трудах - лекции и книги - активно пропагандируется факт (и я нисколько не против этого факта), что индивид думает только о себе и что, следуя этой логике, все одинаковы. Взяв за основу данный постулат, молодой и амбициозный паренек решил помочь человеку, жаждущему признания, то есть каждому первому американцу. Все просто - он хотел признания сам в силу бедного существования и природной скромности. Не обращаясь к духовной стороне вопроса и развитию высоких потребностей, Карнеги книга за книгой приучал и до сих пор приучает большинство, которое часто принимает все на веру, не задумываясь над истиной и ложью и особенно тем, подойдут ли тебе знаменитые правила, жить по законам торгашей. "Если ты хочешь продать куртку, не говори, какая эта куртка хорошая и качественная, даже если это безусловная истина - это никому неинтересно. Говори, что в ней покупатель будет смотреться сногсшибательно, что она подчеркивает фигуру, подходит под цвет глаз и, главное, что ему будут все завидовать, даже если это не так. Особенно если это не так", - таково учение Карнеги в трех предложениях. Согласится ли с такой "правдой" творческая личность? Согласится ли она применить данную схему к своей творческой деятельности? Вряд ли. У художника нет никакого желания уверять мир в том, что, узрев его картины, мир этот познает суть свою и откроет все двери восприятия. Автор художественной литературы никак не жаждет при каждом удобном случае восклицать: "Прочитав мою книгу, вы вдоволь насмеетесь и наплачетесь. Эмоциональное потрясение вам обеспечено!" Скульптор не станет рекламировать свои статуи упоминанием, что они возбуждают в человеке сексуальное влечение. Таким образом, художник (в общем смысле этого слова) не превратит свое дитя в объект потребления, на что, кстати, не скупятся графоманы (иначе - почти все популярные прозаики и даже поэты) и подобные торгаши. Художнику достаточно сказать: "Это удивительная история. Я создал ее не руками, а сердцем". Возможно, меня упрекнут за наивность и идеализм, но таковым и должен быть живущий в художественной реальности и художественной реальностью.

Но успех данной психологии, которая напоминает, скорее, тактику приспособления и снижения эмоциональных и материальных потерь, понятен: человек не способен отказаться от возможности повысить самооценку за счет благоволения общества, и вряд ли он будет задумываться, что общество, которым он так дорожит с рождения, живет сомнительными идеалами и не отличается культурой и сообразительностью. Сторонники данной тактики превращаются в детей, желающих получить только высший бал и неважно, каким способом - черным или белым. Высший балл заслоняет радость познания собственного "я" с помощью общения с любимыми, созерцания природы, творчества (своего и чужого): мнение общества становится во главе пирамиды потребностей, сбрасывая ту, которая, по теории Маслоу, должна быть на этом месте - потребность в самореализации. Легче всего потакать каждому, соглашаться с предложенным, как герой новеллы Альбера Камю "Иона, или художник за работой". Нет, Иона следовал тактике Карнеги не из жажды повысить самооценку, он был безвольным, потому что верил в собственную звезду: если советуют, значит, стоит принять. Счастливым он себя почувствовал лишь тогда, когда отказался от творчества, которое постоянно хвалили и осуждали, оставив его в голове и сердце: таким образом, обособившись, Иона почувствовал родство не только с обществом, но и с природой, с жизнью, с космосом. Это не совет отвернуться от социальной стороны, это совет не ставить социальную сторону выше духовной.

"Вы можете заинтересовать человека только одним - если будете говорить то, что хочет он. Если вы будете говорить о себе: какой вы хороший и талантливый человек, даже если это не ересь, а правда, никто не посмотрит в вашу сторону", - пишет Карнеги, но что, если говорить об абстрактных вещах: таких, как любовь, творчество и счастье жизни? Неужели простые истины перестали объединять людей? Неужели человек не желает знать чужого таланта и ему нужен только свой? Заоблачное "эго" - а оно обычно бывает у посредственных личностей - мешает обратить взор на того, кто выше. Мы забыли, как восхищаться без злобы золотыми руками и гениальной головой, если они не принадлежат тебе. Мы забыли, как работать над духовным развитием, подавая руку гениям. Мы читаем книги Дейла Карнеги, которые учат нас торговаться и торговать.

Кристина Лужина