Разыскиваются герои

Не могу смириться, что лучшие покинули этот мир. Реальность могла бы от меня справедливо отказаться, потому что живу я не сейчас, а прошлыми эпохами. Неужели эти прекрасные лица - статные, слегка надменные, а порой до смеха простые - съела земля? Неужели мозг, перевернувший сознание современников, смешался с песком и был смыт подземными водами в неизвестном направлении? С фотографий и кинофильмов на нас смотрят те, кто были настолько выше обыденности, что общество решило запечатлеть их для истории в назидание. Возможно, переписка все еще хранит запах духов их любви, но любви этой нет и в помине. По каким углам искать подобных? Какие преграды стоит преодолеть, чтобы встретить хотя бы одного? Слишком зыбка теория переселения душ - слабо верится, что великий мог поселиться в одном из нас. Люди перестали обращать внимание на тех, кто выше. Разве что влюбленный задумается об этом, рассматривая ставшее родным лицо: "Ведь к этим глазам, щекам, губам прикоснулся сам Господь".

В современниках нет стати - ни внутри, ни снаружи. Стать - это оправданная уверенность в собственном превосходстве, осознанное достоинство и сила. Человек может строить заоблачные мечты, потакая амбициям, но силы в нем будет лишь на то, чтобы пройтись до магазина и обратно. Позиция "я стану героем, наблюдая за жизнью с дивана". И силы в нем нет не потому, что он дитя волшебного мира книг, а потому, что сила ему не нужна. Превосходство же ни коим образом не связано с высокомерием, даже рядом не стоит. Превосходство - это, скорее, знание своих способностей и желание поделиться ими с миром: все способности работают на мир, как ни беги от такой точки зрения. Если человек хорошо эрудирован, он будет применять эту эрудицию в жизни с благими намерениями и поймет, что обладает не только прекрасным умом, но и умением давать советы, не превращаясь в самовлюбленного зануду. Современному миру нужны осознанные строители, знающие, что, как и почему. И пусть это будет узкоспециальное достоинство - наверняка, мастер уже заглянул во все сферы, связанные с его профессией. Так и хочется повесить объявление "Разыскиваются герои".

Люди, построившие себя, в состоянии построить мир вокруг. Можно сказать, что, работая над собственной персоной, они тренировались и следующий этап как раз таки эволюция. Строить себя не означает наполнять себя знаниями, как глубокий сосуд - знания эти должны соответствовать конкретной модели развития. Разработать модель индивидуальной эволюции - первый шаг к новому миру. Кто-нибудь выразит протест, мол, человека формируют обстоятельства, и он отчасти будет прав, правда, забыв упомянуть кое-что важное. Человек мыслями формирует обстоятельства - кто верит в это, кто не верит. Чуть реальнее: обстоятельства формируют человека так, как он этого хочет. Захочет сделаться слабее - потеряет силу. Захочет воскреснуть - и расправит из огня крылья. Судьба человека не то что в его руках - она в его желании что-то с ней делать, как вариант - взять ее в руки. Хотя человек может оправдать себя и в этом случае: "Я взял свою судьбу в руки и стоял с ней до тех пор, пока по плечу не постучал серафим".

Еще немаловажно видеть связь между прошлыми событиями и нынешними, между имеющейся информацией и полученной в данный момент, между всеми фазами собственного открытия. Видеть связь и делать выводы. Полученные выводы запоминать и, как вариант, записывать. Все, что висит в воздухе, должно быть сформулировано - без следования данному принципу модель развития вскоре сломается от избытка необработанного материала. Удобно, когда все по полочкам и то тут, то там ободряюще блеснет бутылка вина или виски. Можно расслабиться и без преследования совести.

На дне Москвы-реки

Пять месяцев, как я одна, и до сих пор не знаю, как жить без твердой уверенности, что тебя любят. Безусловно, это была эпоха (которую не выкинешь из головы), и второй такой эпохи не будет. Если и случится что-нибудь, то уже на краю Золотого века, костер разгорится не на свежих дровах, а на старом, успевшем промокнуть пепелище. Дожди одиночества вымыли из моей души все золотые самородки, оставив умирать ее, пустую и бесполезную, на песке, по которому по ночам стучит волнами звездный океан. Я тихонько доживаю свой век. Хожу по улицам неузнаваемой. В окно смотрю белым лицом. Пишу то, что даже более одиноко, чем я. Дела (сегодня я провела целый день у плиты, и буквально не хватало рук) лишь на время дают забыть о том, что там, за пределами быта, ничего нет: любви нет, а значит, нет ничего. Люди отвечают: "Прости, у меня дела. Спишемся завтра" и исчезают на две недели, минимум. Но чаще всего не пишут вообще. А ведь хочется стать частью чьего-нибудь дела, чтобы человек, упоминая "важные дела", умел в виду меня - встречу, любовь и жизнь до самой смерти. И чтобы мои дела обязательно включали любовь, будь то просто телефонный звонок, дабы услышать голос, по которому успеешь соскучиться. Ложь, полученная от общества, уже достигла такой точки, после которой слова теряют смысл. Отныне в них нет правды. Если раньше любовь была полна иллюзий, то сейчас это истина, умноженная на светлый разум. Так уж вышло, что люди, которые были мне дороги, ставили свою ложь выше меня и я, до большого стыда глупая, верила, что любят меня безгрешные. Эти ангелы, собравшись в толпу, утопили меня в Москве-реке.

Чувствую себя великаном, которому поручают таскать ящики с фруктами, а меж тем, он бы мог сдвигать горы, крошить гранит одной левой и помогать людям преодолевать большие расстояния. Нет, великан, таскай ящики. Трать свою жизнь на перенос гнилых фруктов, которые никто не купит, разве что старушка, у которой в кошельке пара монет. Старушка поднимает глаза и щурится: "А откуда это у вас такой работник? У него же голова в крышу склада упирается!" Великан с радостью посадил бы ее к себе на плечи и унес в южные страны, где та бы сама смогла набрать и персиков, и апельсинов, только слышит за спиной "Ты чего задумался? Нечего ворон считать! Ящики таскай!" и вновь с понурой головой идет к горе затхлой радости.

К слову, я не могу писать, как пишут все, по одной причине - на них я не похожа. Да и слишком много текстов, в которых нет никакой художественной ценности. Представляете, даже нытье может быть прекрасным, с парой точных фраз и живых образов. Возможно, это моя эмоциональная закрытость. Открытость, которую захлопнули. Или болезнь - та, что превращает серую дурь в разноцветную придурь. В любом случае я всегда не та, которой являюсь внутри. На истинную и единственную же засматривается толстый сом.

За спиной Бога

Я бы могла быть болтливой в сети, но всегда встает вопрос о бесполезности информационного шума. Человек - кому он, собственно, нужен? Наверняка, если бы он окончательно осознал, что все в этой жизни конечно, особенно отношения/сношения/любовь, то призадумался бы: то ли оторваться на всю катушку, попробовав всех и вся, то ли, наоборот, опустить руки, чтобы с опущенными руками, а поднятые руки будут мешать проходить сквозь узкие двери безумия, найти что-то чуть более вечное. Дерево за окном могут срубить, дом - перестроить, но с тобой всегда будут творения гениальных мастеров в независимости от вида искусства и, стоит выделить отдельно, музыка. Музыка разного свойства, даже бездарная, но не прерывающаяся ни на миг. Когда ты засыпаешь, издалека доносится прекрасная мелодия - сон зовет тебя, в этом сне ты, не умеющий играть в жизни, сядешь за фортепиано и наконец-таки сотворишь музыкальное чудо. Твоя душа все умеет. Твою душу во сне любят все. Поэтому так тяжело возвращаться в реальность, которая лучше бы одаривала ненавистью, чем безразличием. Спасает вечная музыка - ее ты всегда можешь подобрать себе по настроению, чтобы в моменты энергичной одержимости не слушать, например, автора страдающего сердца, Рахманинова. Музыка в переполненном автобусе, напоминающая, скорее, пляски в аду. Подросток, который не знает, что наушники уже изобрели, и слушающий незамысловатый речитатив через колонку. Звонок на чужом телефоне, под который хочется сделать парочку па. Ты даже можешь нанять репетитора и сесть-таки за инструмент, поксилофонить немного, отчаяться и снова поксилофонить. От вечного заряжаешься на любовь или смерть: если любить можно недолго, то умирают - десятилетиями. Сразу вспоминается случай, когда женщина хотела зайти в лифт, но не зашла, потому что почувствовала: все эти люди в лифте вскоре умрут. Действительно, именно этот лифт разбился - спустя минуту. Но ведь еще до момента смерти уже заранее мертвые люди ходили по улицам, стояли рядом с тобой в магазине, что-то кому-то доказывали. Как-то раз меня довозил знакомый, ехал он с семьей, как всегда деловой и жизнерадостный. Кто бы знал, что через несколько часов у него остановится сердце и мы уже больше никогда не встретимся. Словно простился со мной, сам того не осознавая. В машине у него играла музыка.

Искусство трансформируется. Оно никогда не будет таким, каким ты хочешь его видеть, вот поэтому поиск чего-то родного занимает столь продолжительное время. Мы даже не будем говорить о качестве, раз у оценок "мне нравится/мне не нравится" преимущество. Искусство - это отражение современной эпохи, а мы часто бываем заложниками прошлых жизней. На просьбу рассказать о себе (глупая, конечно, просьба) я отвечаю, что являюсь человеком с непопулярными интересами, подразумевая не только увлечение классической литературой и кинематографом начала прошлого века, но и подернутые паутиной воззрения. В юности я радела за изучение постмодернизма, считая, что литературоведческому анализу стоит подвергать ближайшие по времени тексты: как-никак, сознание человека не успело сильно измениться. Но ровесники брались изучать классику, останавливаясь периодически на советской прозе. Что мог понять бурлящий от гормонов мозг в текстах, где много особенного колорита, истории и совсем иные понятия, касающиеся жизни? Только кажется, Бог услышал меня - в учебные программы вводят изучение основных представителей постмодернизма. И я впервые катастрофически не рада, потому что поняла, что ошибалась. Постмодернизм можно изучать, но он ничему не научит - у него нет такой задачи. Хотя нет, учит тому, как не надо писать и жить. Учит только классика, пусть и затертая до дыр, хотя многим авторам откровенно не везет, как например, Леониду Андрееву. В книжном магазине нашлась только одна книга его рассказов. Бунин обвинял его в плагиате у Ницше, но пусть - по крайней мере, это был гениальный плагиат у гениального предшественника. Гениальный плагиат - это тот, который подвергается тщательной обработке (русский колорит, идея русской революции, русская душа), да так, что уже перестает быть плагиатом. Гении умирают, а гениальное остается. С гениями умирает эпоха, как это было с Буниным - наследником идей царской России. Умирают они мучительно, после духовной борьбы и в нищете. Действительно, "нитка с каждого - платье гению". Даже за границей русские не находят своего места, и понятно, по какой причине: Россия - это приговор, который не отменить. Если ты познал эту страну с первым вздохом, неси это тяжелое дыханье до конца.

Мы всего лишь должны воскресить то, что успело погибнуть, пока мы стояли в очереди на рождение. Работать не на успех, а на процесс. Не на славу (точнее - ради славы), а на подводные течения, которые меняют свое направление: то оставляют тебя без воды, то хлещут ледяным потоком в рот. Ты - путник. В руках твоих посох, а за плечами невидимый мешок, предназначенный для светлых душ. Пусть они будут мятежными - перемани их на свою сторону, дай им приют за своей спиной и да окажешься за спиной того, кто еще светлее, а тот, быть может, почувствует спину самую теплую - спину Бога.

Чашка из слов

Посв. девушке-гончару.

Как гончарное дело не зависит от пропорции рук, так и художественная литература не зависит от мозга. Когда ремесленник долго не возвращается к своему занятию, он не испытывает страх потерять навык - руки обязательно вспомнят. А что будет помнить, если ты литератор? Да, у него задействованы руки, он использует их в качестве инструмента, при помощи которого он дает жизнь овладевшим его сознанием картинам. Руки здесь всего лишь посредник. Над ними есть гораздо более важные инстанции - такие, как мозг и мотивация в нем. Но и на мозге поиск истины не заканчивается. Ты можешь быть ходячей энциклопедией, но не напишешь гениального текста. У тебя даже может быть "литературная" генетика, но тексты будут выходить лишенными жизни. Ответить на этот вопрос - что стоит за руками писателя? - означает заглянуть в самую суть литературы, найти географическую точку, из которой бьет родник с живой водой.

Истинная литература - это непредсказуемая литература. Не серия романов с чередой одних и тех же персонажей, не конкурсы, где надо написать роман быстрее другого участника, не разговор с читателем на его простоватом языке. Талантливый (а совесть - тоже талант) литератор не пишет тексты "по лекалу", как делают это, например, фрилансеры или жадные до славы графоманы. Творчество его хрупко, базируется лишь на вдохновении, которое сегодня пришло, а завтра ушло - и ты даже не знаешь, на какой адрес писать. В перерывах между приступами созидающего бешенства - регулярные сомнения в значимости: "Нуждается ли литература во мне? Меняют ли что-нибудь в этом мире мои произведения? Точное ли слово я использовал на третьей странице? Уместен ли был пейзаж с чайками?" Творит голова, но целуют ли на этой планете головы? Руки целуют - у парикмахера, садовника, швеи. Прикладывают ли люди губы ко лбам авторов бессмертных творений? Марлен Дитрих встала на колени перед Паустовским, целовала ему руки в знак глубокой признательности - поступит ли кто-нибудь так же? Конечно, продукты парикмахера, садовника, швеи имеют объем в реальности - их можно оценить, потрогать как раз таки руками. С результатами литературной деятельности все иначе. Литература - это подпольная организация, где читатель не видит писателя, а писатель - читателя. Если восхищение, то в потемках. Да и критика - с одной лишь свечкой. Не книги, а агитационные брошюры, и лишь небольшая доля таких "листовок" призывает к культурной революции.

Классический материал для гончара - это глина. Глина для писателя - это слова. Словами, а не руками он лепит очередное творение. Они тают в его руках, избавляясь от косности, и скользят под пальцами, как прохладная кожа змеи. Что будет сегодня? Чашка? Чайник? Обожжем огнем собственного сердца - и пусть хоть бьют о стену, но только в порыве ревности.

Озлобленный, сумасшедший, мертвый

Рассматривая свое обнаженное тело в зеркале, я тут подумала кое о чем. Да, хорошие, кстати, мысли часто приходят к нам, когда сидим с опущенными штанами или вовсе без них. Что такое секс, если исключить гедонизм и метафизическую его часть? Мы не можем целовать свое тело. Так пусть его целует тот, кто хотя бы сносен. По сути, мы фанатеем от тех, кто фанатеет от нас. Любовь претендовала бы на вечность, если бы сторонний человек не смог жить без нашего тела, но не в плане получения удовольствия, которое это тело ему доставляет, выполняя некие действия, а в том случае, если само тело наше представляется ему огромным куском любимого торта. Меня любили украдкой - как стянуть ложку варенья, хотя мама запретила: "Ни-ни!" А после стянуть еще, но обильно запить водой, потому что уж очень сладкое. Съесть пару пирожков, кислых яблок и морковь - и вовсе забыть его вкус. Любить надо при свете, чтобы разглядеть каждую родинку и сравнить, стала ли вот эта косточка еще выпуклей или покрылась легким жирком. И поцеловать ее - непременно. Возможно, даже на людях - чтобы те наблюдали, кривили головы, чесали затылки и загадочно (хотя все ясно) улыбались. Секс - это познание себя через посредника: твои руки - мои руки, твои губы - мои губы, твой язык - мой язык. Не отсюда ли эта двусмысленность? "Твое - мое" не как констатация собственности, не как главный образ самадхи, а как проекция своей жадной до любви натуры.

Нас недолюбили в детстве. Всех. Если что и объединяет людей, то отсутствие любви в то время, когда любовь должна быть воздухом. Поэтому нет ничего удивительного в том, что чужая любовь (оценка) для современного человека - это сок, в котором он варится, переворачиваясь с бока на бок. Этот сок даже успел смешаться с его кровью. Ты существуешь, пока реагируешь. Не реагируешь - тебя стирают из памяти. Человеку не нужен человек, который не будет реагировать на него, в большинстве своем одобрять и порицать разве что намеками. Я разговариваю с кем-то, и я существую. Я разговариваю с собой, и я перестаю существовать. Наедине с собой я для общества никто (если, конечно, на мне нет ярлыка "известная личность" и тому подобных). Спасает ситуацию искусство: в борьбе за общую идею нет друзей - друзья подразумевают обмен конкретной информацией; это один из примеров, доказывающих, что дружба умеет портить.

Но я продолжаю смотреть в зеркало. В классическом искусстве - от античности вплоть до начала 20 века - ценилось все женское тело, а не отдельные его части, как сейчас. Поэтому раньше было много снимков в полный рост, да и картины рисовались не по принципу "красивая грудь", "красивые бедра", "красивые запястья", а исходя из понимания, что ценен сам факт наличия женщины, рожавшей и столь прекрасной после адских мук. Конечно, в раннем кинематографе была велика доля фетишизма относительно женской фигуры, но, опять же, фетишизму подвергалась женщина целиком, и если и давались крупным планом отдельные крупицы, то с учетом целой картины. Сейчас женское тело разрубили на куски, каждый кусок красят и хвалят. Зрителю важно существование, например, длинных ресниц - какое ему дело до той, которая ими обладает? Как стихотворение превращается в перечисление далеких друг от друга образов, так и женщина становится совокупностью частей, оценивающихся обществом по отдельности: "Грудь хороша, а вот бедра не нравятся". До запястий уже дело не доходит - тут тонкий вкус нужен. Знали наши предки толк в наслаждениях: от одного подглядывания в замочную скважину их положительно трясло. Если вспомнить дневниковые записи фотографа Сесиля Битона о Грете Гарбо, то найдется ли сейчас представитель искусства, с такой же страстной внимательностью впитывающий в себя черты прекрасной женщины? В мире, где ценится информация, а не чувства, женщина перестала быть объектом искусства и стала набором телесных символов, которые у искушенного зрителя при напряжении эстетического чутья могут вызвать только что-то вроде легких конвульсий. Искусство - интересное, девушка - милая, природа - фотографии в социальной сети, а сердце продолжает молчать.

Так уж вышло, что ныне уникальная мысль считается высокомерием. Точка зрения не такая, как у всех - и тотчас "Тебе здесь не место!" Тебе, прокаженному собственной одиозностью. Никто и знать не хочет, что образ мышления не защита, а явление врожденное - больше генетическое, чем наносное. Одаренные люди вырастают из одаренных детей, они не получают одаренность из книг; книги, максимум, могут эту одаренность развить. Высокомерие - это всего лишь демонстрация того, чего нет у большинства. Здесь нет никакой войны. Это заявление: "Иди ко мне. Я уникум. Обещаю, ты обогатишься мной". Сейчас же социализация такова: "Иди ко мне. Я такой же, как и ты. Вместе мы переживем эту трудность под названием "жизнь". С человеком, который выше, сложно. Такому человеку надо поклоняться, у него учиться надо, а так и до самосовершенствования недалеко. У души слишком тяжелый зад, чтобы его приподнять. Общение превращается в инструмент, с помощью которого сирый и убогий индивид перестает быть сирым и убогим. Духовный обмен исключается, а ведь еще век назад взаимодействие людей рождало культуру, слово "общение" стояло в одном ряду со словами "познание", "развитие", "уважение". Что уж говорить, мужчины разучились вести с женщинами беседы. На галантного мужчину смотрят искоса: "Гей? Педофил? Извращенец?" На галантную женщину смотрят с усмешкой: "Ты смотри, как нос задрала! Пафосная сучка!" Поголовное варварство, из-за которого предпочитаешь общение исключительно с самим собой, слывешь озлобленным, сумасшедшим, мертвым.

Стихи под мушкой

Можно сказать, что все мои стихотворения написали себя сами. В голове появляются две рифмованных строки, чаще всего конечных, которые попросту жалко выбрасывать, я же редко что записываю по причине лени. Появляются совсем внезапно, как в известной песне. Приходится наблюдать за тем, как к этим строкам присоединяются еще две - и вот уже целая строфа держит тебя на мушке, мол, пиши, чего сидишь. И пишу. Первый вариант, конечно, отличается от последней редакции. Иногда готовый вариант вообще не публикуется - становится слишком совестно за халтуру. Хотя могут прийти и прозаические фразы, в которых я слышу мелодию, а это ведь очень хорошая основа для поэзии - музыкальность. Ради одной музыкальности может быть написан весь текст.

Поэзия современности делится на три типа: первый - "ванильная эстетика", к которой относятся тема "Питер", стилизованный эпос с элементами ужасов (слишком уж по-детски это) и стиль "а-ля Полозкова"; второй - как бы интеллектуальная поэзия, приемная дочь метафизики Бродского; третий тип - классическая поэзия, самый немногочисленный и непопулярный раздел. Но есть тексты, разложившие свои палатки сразу на двух, а порой и трех, площадках. Я говорю о своих стихах. Наверное, в них нет ничего особенного, кроме эволюции. Я не пишу стихи - я над ними работаю, пусть работаю и в не совсем привычном понимании. Скорее, работаю над мыслью, а уже после - над словом. Мысль надо дрессировать (последний этап эволюции Homo Sapiens - возможность контролировать процесс своего мышления), отсекать от нее все лишнее в лице субъективности и эмоциональности. За эмоциями не видно правды. За субъективностью не разглядеть Бога. Так что фразы становятся как бы "воздушными", лишенными "припайки" к уму или сердцу. "Воздушная" строфа - та, в которой, во-первых, свободная рифма, подразумевающая некую фривольность: не "быть - забыть", а, например, "главном - рваный". Как правило, рифмуются разные части речи или разные формы одной части речи. Иногда рифма кажется очень далекой, но это не помешает, если за ней идет строфа с более сильной рифмой. Слишком много "воздуха" - тоже дурновкусие, как и полное его отсутствие. В стихотворении автор не должен быть учеником, рифма не должна быть мученической, будто тот сидел целую ночь со словарем рифм и подыскивал нужный вариант. Автор должен быть мастером и обращаться с материалом так, как опытный скульптор обращается с глиной. Словно рифма - это сок, в котором он варится. Во-вторых, в "воздушной" строфе должны быть емкие образы и метафоры. Емкий образ подразумевает наряду с краткостью большую свободу для читательского воображения. Иным словом, образ должен быть зрелым - простым, уверенным и точным.

Полночь свершится,

ударив в затылки.

Мышь копошится

старым обмылком.

Всего четыре коротких строки, а столько в них подтекста, что можно написать целый абзац анализа. В популярных стихах если есть интеллектуальность, сложность, то она искусственная, будто отштампованная на машине по производству стихотворных текстов. И не раз вспомнишь Оруэлла. Не строфа, а целое предложение с нагромождением мертвых образов, которые валятся друг на друга, как на поле боя. Если это однородные члены, то абсолютно чужие друг другу понятия, а ведь на чтение и представление прочитанного у человека уходит драгоценное время. У стихотворения, прежде всего, должна быть душа. Единственная в своем роде, ни на кого не похожая. Но вернемся к анализу четверостишия. Можно даже без контекста. "Свершится" и "копошится" не кажутся "избитыми" рифмами потому, что это разные видовые категории глагола - здесь все просто. Использование совершенного вида после череды глаголов несовершенного вида подразумевает некое предвкушение, нахождение пока еще в прошлом. Полночь свершается, как великое событие, ударяя в затылки не только усталостью за день, но и долей опьянения. Далее на сцену выходит старый обмылок, у которого своя долгая история, как и у мыши, которая его грызет и перетаскивает. Наличие мыши говорит нам не только о ветхости места действия, но и об отсутствии должного понимания, об одиночестве, которое напоминает о себе лирическому герою всюду. После удара обычно следует тишина, но тишину в данном случае нарушает мышиный шорох в углу. Серое и мохнатое послезвучие. Музыкальность уже не в словах, а в образах. Стоило бы добавить следующую строку для полного понимания - "Лампу задуем". Задуть лампу нельзя полностью бесшумно - шумит легкий ветерок, выходящий из приоткрытых губ. Свет из текста исчезает. Музыка, живопись, слово - в двигающейся перед взором читателя картинке. Чудеса.

Стихотворение может сказать об авторе все: хочет ли он прославиться, прежде всего; сам он пишет стихи, либо стихи пишут себя сами, а поэт лишь гусиное перо; что поэзия значит для человека и что значит человек для поэзии. В юности нельзя написать толковых стихов. Слишком много упования - эмоциями, словами, собой. Стихи, написанные в юности, нужно оставлять только для собственной истории - не для истории литературы. Ранний Блок и поздний Блок посмеялись бы друг другу в лицо. Юная Ахматова не узнала бы свои последние строки. И это замечательно. В человеке приятнее всего наблюдать изменения. Гениальный творец меняется с катастрофической быстротой, жестко отметая написанное до: "Как же я был глуп! Но глупость для меня была тогда единственным выходом". Собственное лицо творец накладывает на лицо вечности, и вот уже это одно и то же лицо - никто не отличит. Чем дальше живет поэт, тем все чаще он будет понимать, что все в этом мире, его поэзия и поэзия конкурирующих с ним современников - часть Чего-то Большего. Бога, возможно. Бездарные стихи не покажутся ему уж такими бездарными, потому что и они - ода Красоте. Как написанные им строки соединяются в цельный текст (стоит, однако, помнить, что не все современные стихи имеют цельность), так и все стихи, даже не обладающие цельностью, объединяясь с прозой и другими видами искусства, сливаются в Единый Бокал Вселенной, где все связано между собой так же, как не видно в красном вине молекул.

Метафоры могут становиться механическими, образы могут падать замертво в неравном бою, ритм может скакать от разговорного до полностью прозаического, но никогда не уйдет из стихотворного текста мысль - житейская, настоянная на собственном опыте, мудрость. С ней, кстати, тоже нельзя перебарщивать. Стихотворение, состоящее из одних умозаключений, могут расценить как покушение на интеллектуальную девственность. Мысль должна быть одна, она даже может не даваться словесно; бывает, что достаточно образности. Или должна блеснуть рыбьим хвостом между делом, чтобы никто не догадался, что это была очень умная рыба. На крайний случай, ее можно вложить в уста лирического героя - самый простой вариант.

Как я уже упоминала, поэзия пишется ради Красоты. Но красота - понятие обширное. Поэтому каждый поэт решает заранее, - конечно, на интуитивном уровне - ради чьей красоты он напишет новый текст: образа (сочетания образов), слова (сочетания слов), звука (рифмы, ритма, сочетания букв), суггестии (тогда придет на помощь то самое нагромождение образов, просто оно может быть еще и живым, без каких-либо жертв). Но совмещать красоту одного и красоту другого, не запрещается, слава Богу. И юность этой Красоте помеха - стихотворение превращается в сеанс психологической помощи, что вносит в поэзию оттенок утилитарности. Сколько было бы смертей, если бы не писались в нужный момент стихи! И что ни смерть, то от неразделенной любви. Ну, не отнимать же у человека наряду с сердцем слово!

Так что на вопрос "Почему вы пишете стихи?" я бы ответила не в старом стиле "Потому что не могу не писать", а по-другому - "Потому что стихи хотят этого".

Женщина 2.0.

Я человек, а не женщина.
Женщина - пол по факту,
а вот звание человека надо
заслужить.

Художник - это бесполое (или двуполое) существо. Если художник женщина, женская суть для нее лишь роль, причем роль не главная. Если бы она была всего лишь женщиной, она никогда бы не поняла мужчин, так точно не рисовала бы их словом или кистью, на крайний случай - на ней бы никогда так органично не сидели брюки. Вдумаемся: ведь брюки женщинам носить гораздо удобнее, чем мужчинам, вторые вполне могли бы носить юбки в силу анатомических особенностей. Правда, эстетика бы пострадала. Хорошо, женщины бы, отказавшись от юбок в пользу брюк, стали ходить с обнаженной грудью. Так уж и быть. Думаю, неплохая компенсация. Но я сейчас не о том, что гениальная красота сочетает в себе как мужские, так и женские черты, не о том, что красив человек, когда он чуточку некрасив, а о том, что женская красота в разный возраст претерпевает изменения. У нее есть пик расцвета, причем без конкретной возрастной точки: у одной особы он может наступить в 25, у другой - в 35. Не всегда это связано с рождением ребенка, но и такая причина не исключается. Очень разительны метаморфозы внешности таких известных актрис, как Грета Гарбо и Марлен Дитрих. Их красота, безусловно, гениальная, но практически полярная: если Гарбо была красавицей от рождения, поэтому и снималась в кино с юности, то Дитрих вошла в кинематограф пышнотелой фрау, причем с довольно писклявым голосом, и только потом, лишь благодаря фетишистскому таланту Штернберга, превратилась в прекрасного лебедя. Мудрость в красоте Дитрих появилась уже с фильмом "Марокко", то есть примерно в 29 лет. С Гарбо, конечно, сложнее: юность ее длилась гораздо дольше и зрелость пришла лишь в 34. Зрелость Гарбо - это два фильма: "Ниночка" (1939) и "Двуликая женщина" (1941). Прекрасные ленты, в которых красота Греты стреляет сразу в голову, минуя сердце. Жалко, что она не оставила после себя детей: красивые женщины должны рожать, чем больше, тем лучше, потому что иных поставщиков ангелов на эту планету у нас нет. Если обратить внимание на современных актрис, то, допустим, Кейт Бланшетт явно преобразилась в 2007-м, когда ей было 38.

Что же такое мудрая красота? Гениальной красота может стать, как только человек увидит свет, мудрость же приходит с опытом. Это осознанный взгляд. Нет ничего страшнее взгляда юного представителя человечества - там леденящая душу пустота. Поэтому так легко вычислить возраст человека и так сложно предсказать его судьбу. Как только в глазах появляется огонь познания, лицо начинает трансформироваться: исчезает нервозность, появляется спокойная уверенность. Если в 20 лет глаза кричат "Ничего!", то в 25 они шепчут "Всё...", добавляя еще тише: "Я знаю то, что я должен был узнать". Жизнь проходится по телу человека коваными сапогами, из всего лица каблуки ее выбирают глаза. У женщины наступает зрелость, воистину манящий возраст, когда красота и ум идут под руку. Конечно, красота умирает раньше ума, но их сосуществование доказывает, что женская красота - это не только красивая внешность. Зрелость приходит не сразу. Иногда по частям. Вы замечали, как мудры, в отличие от нас, наши руки? Будто они живут в будущем и уже познали все запланированные с рождения беды, а мы тащимся, сгорбившись под фрустрацией из-за обычного юношеского максимализма. Зрелость сначала мерцает: вчера ты была ребенком, а сегодня уже не совсем ребенок, уже чуточку женщина. И дело никак не в сексуальном опыте. Главное - не сторониться зеркала и не выключать наблюдательность. Лицо твое отказалось от кривляний, приняв наконец-таки природный лик. Нет больше игры. Пропала детская одутловатость, черты предсмертно заострились, а взгляд скажет о тебе больше, чем ты можешь сказать губами. Как минимум, потрясающе. Смотришь в зеркало на следующий день - не "женщина 2.0. ... loading 21%", а "женщина 2.0. ... loading 22%".

Опыт показывает, что молодость - одно сплошное несчастье, потому что знания не приходят из статей, знания приходят из бед. В зрелости хотя бы знаешь, что ждать от людей, от жизни и от себя. Юность же ожидает счастье, потому что счастье действительно есть, и бывает, что уже в юные года оно заслужено, и не получает его. И, как дальше жить, неизвестно. Или не жить?

Красивые женщины одиноки. Не потому, что имеют строптивый характер, а потому, что нет любви размером с Бога, чтобы можно было полюбить всю ее красоту. Красивых женщин расстраивают розы, потому что розы смертны, розы не создают еще одну розу, розы дарили еще тысячу лет назад. Как минимум, нужно быть Маяковским и поджигать ради ее тепла солнце. Конечно, можно быть еще одной красивой женщиной, но это уже совсем иная история.

От пособника отжившей доктрины

Ответ на многие вопросы посетил мою голову. Но прежде чем его озвучить, нужно задать еще один - "Чем отличается современный культ личности от стиля мышления художника прошлых столетий?" Главное здесь не переступить черту, после которой желание анализировать превратится в снобизм. Постмодернистский и даже, в большей степени, постпостмодернистский культ индивидуальности, которая подразумевает под собой развивающуюся личность путем постоянного обмена со средой информацией и духовным опытом, избегает обращения к коллективному бессознательному и тем самым проигрывает мудрости, бывшей и будущей "на устах" у каждого гения. Проигрывает потому, что не вступает в борьбу с собой. Никто не захочет отказываться от интимного опыта, бросая его на костер под названием "вечность". Культ личности - это культ конкретной судьбы, плантационный сбор данных без модели анализа, после использования которой можно было бы одним глазком взглянуть на мысль, к которой обращался тот же самый Шопенгауэр. Как роман популярного автора превращается в список лейблов, так и стиль мышления современного художника становится хаотичной совокупностью коротких зарисовок. Это как читать книги, создавать тексты с их пересказом и ни разу не вдаваться в ассоциации и связи с тем, что было написано до. Как принимать жизненные события без поиска в них смысла - причины и следствия. Художник, оперирующий архетипами, главными составляющими коллективного бессознательного, будет казаться нынешнему жителю планеты Земля если не вором у великих, то пособником отжившей доктрины точно. Иным словом, близкий к гениальности творец не имеет никаких шансов. Наверное, именно поэтому начинать рассказ лучше всего - относительно современности - с описания бытовых подробностей без упора на цельность. Художественные детали, конечно, могут быть интересны своей оригинальностью, но без обобщения, подвода под результат будут выглядеть, как ворох трупов на поле боя. Если ты не молишься на отражение в зеркале, попробуй обратиться к другой эпохе, только боюсь, для этого тебе нужно будет, как минимум, умереть.

Так, для прикрытия

Стоит исчезнуть из культуры на сутки, начинаешь чувствовать себя ее предателем, даже более того - что никогда в нее не вернешься, будто дверь закрыта навсегда. Это как страх разучиться ясно мыслить. Как реальное опасение не полюбить. Влюбишься на неделю от силы, очнешься в болезненном похмелье, но чтобы потерять голову на года - все дальше подобная возможность. Шутка от Бога - встреча двух, которым никто не нужен. Одни понимают это сами - после продолжительных поисков задумываются, почему до сих пор без друзей и возлюбленных. Их самость кричит громче сторонних мнений. Если им и нужен кто, то муза, соратник по делу или поклонник. Другие все еще надеются, что найдут себе подобного, и когда это все-таки случается, дают себе подобному жесткий отпор. Никто не захочет отказываться от удобной социальной роли: творческая персона вряд ли станет пресмыкаться перед талантливым современником, особенно если они творят в одном виде искусства, фанат вряд ли станет кумиром. С творческими людьми вообще трагедия - они жаждут поклонения даже в том случае, если их произведения никто не видел. Тот, кто пишет для себя, никогда бы не показал свои творения миру - все в стол; тот, кто выносит дело рук своих в информационное пространство, в самой глубине души надеется на отклик, потому что, как известно от Сартра, произведение искусства существует только тогда, когда его воспринимают. Пишущему в стол не нужна критика - у того творчество служит не для красоты, а скорее, для решения психических коллизий. Поэтому так смехотворна позиция "Преклони колени, смертный, ведь я творю, пусть и в стол". Стороннее уважение возникает не после того, как человек заявил о роде своей деятельности, а после того, как он показал реальные результаты - по крайней мере, это логично. Хотя в большинстве случаев уважение не возникает вообще.

Никуда мне не деться от абстрактных размышлений. Моя конкретная жизнь ничтожна, если сравнивать ее с даже самой незначительной, затертой до дыр мыслью. Именно поэтому я практически не говорю о себе, о том, что происходит сейчас, и тем более о прошлом, в котором было больше бед, чем счастья. Столько было обмана, что нечего говорить правду - никто не поверит. Отношения, будь это даже дружеское общение, обязаны творить чудеса, иначе это пустота, а не отношения. В любви рождаются гениальные творения и дети, в дружбе - рожденное растет, набирается сил. Не надо мне предлагать противоположное. Пройдите мимо и наткнитесь в темноте на того, с кем можно будет считать любовью совместные просмотры фильмов и чай под пледом. Ни капли того, что подходит под определения "вечность", "сила" и "вспышка сверхновой". Я - облако мерцающей пыли, а не человек из плоти и крови. Небытие - моя органичная среда. Остальное - бардак на столе, грустный джаз и эта ночь - так, для прикрытия.

Безлично о личном

Писатель не молчит. Он поет bouche fermée.

Депрессия - время, когда ищешь в себе недостатки. Сегодня же натыкаюсь на одни достоинства.

Как известно, невроз вылечить нереально - лучше научиться с ним жить. Если с неврозом на фоне периодически наведываются панические атаки и сонные параличи, то вообще веселый кошмар. С первым справляюсь просто: повторяю несколько раз одно и то же слово - то, которое вселяет уверенность (первое, что приходит на ум - "Бог", "любовь", "свобода"), пока напряжение не начнет спадать, слушаю, бывает, стук сердца, отвлекаюсь на разглядывание потолка, иногда пытаюсь внушить себе, что "люди не существуют". С паническими атаками сложнее - не бороться надо, а ждать окончания. А те, между прочим, бывают затяжными. Поэтому самое эффективное лекарство здесь - сон. Вообще сон - это живая и мертвая вода: от хорошего сновидения заряд позитива на весь день, от кошмара чуть ли не нервный тик и тремор. Паническая атака возникает по двум причинам: от вороха обязанностей и нежелания их выполнять и, что еще чаще, от абсурда происходящих событий. Помню, поздним вечером бабушке позвонил знакомый, о котором мы и думать забыли, и я восприняла этот звонок очень остро, начала раскладывать карандаши (я рисовала) по длине - от самого маленького к самому большому. Но самое неприятное было стоя ехать в автобусе с панической атакой наперевес - 50 минут нескончаемого страха, а после еще полчаса на остановке, на которой меня дожидались родители. Я предупредила их, что все пройдет, и в одной позе - со стеклянными глазами - просидела, пока тревога не сдала позиции. Чтобы избавиться от нахлынувшего чувства абсурда, я ложусь на кровать и представляю, что нахожусь в герметичной, без дверей и окон, комнате. В гробу практически. Видимо, бессознательное воспринимает это внушение как возвращение к утробной жизни, отсюда и чувство защищенности. Если раньше я могла успокоиться, нырнув носом в книгу, теперь мои "исчезновения" стали более деятельными: пропадаю на кухне у плиты, причем ноги будто сами меня туда ведут и с уверенностью, что если я не приготовлю что-либо, Земля остановится. Даже могу очнуться у почти готового блюда. Если подкидывать мне под руки ингредиенты, эти руки приготовят не только обед, но и ужин. С книжными магазинами, конечно, беда - и без того грустная трачу последние деньги. За три похода в книжный депрессия излечивается, но деньги все-таки прячу - с глаз долой, из чека вон. Еще успокаивает медицина: перечитать кучу статей с симптомами, поставить диагноз, подобрать медикаменты, и самое веселье, что ни разу не ошиблась (советовались с врачами). А после не менее увлекательное лечение: делать уколы, натирать мазями, заботиться. Иным словом, помочь другому человеку. До чего люблю это дело.

При этом я крайне нематериальный человек: не считаю имеющиеся в кошельке деньги, забываю, сколько даю в долг, и никогда не спрашиваю. Совершенно не думаю о еде, но сейчас думать приходится, потому что еда - основное мое лечение. Со стрессом и нерегулярным питанием эритроциты упали до опасного уровня, я много спала, могла проспать сутки, постоянно мерзла, не было ни на что сил, а дел тогда было невпроворот. И только сейчас, спустя 8 месяцев лечения, я вижу положительную динамику. Конечно, случаются "эритроцитные падения", но редко - может, раз в месяц. Главное, чтобы здоровье моих близких было в порядке, а я как-нибудь справлюсь.

Психозы случаются и еще по одной причине - от леденящего совесть осознания, что в 24 года я ничего толкового так и не сделала. И дело не в славе, не в популярности моих творений. Не в успехе, не в высокой должности. Из-под рук моих не вышло ничего, что могло бы изменить "русскую культуру" к лучшему. Я - передовик "русского идеала", уверенный, что каждый должен работать на благо общества. Но меня, как я писала в одном из эссе, не хватает. Я стараюсь, сую нос в темы, которые важны, но никому не нужны, рою носом этим психологию творчества, чахну над собственным слогом, чего уж, - истрачивая силы до нулевой отметки. Скребу силы по сусекам и снова трачу. В ответ - ничего, что могло бы восполнить потери. В ответ - упреки и требования, отнимающие последнюю каплю энергии, которая планировалась воплотиться в каком-нибудь полезном тексте. И тогда я начинаю чувствовать себя подземным переходом - люди проходят сквозь, оставляя после себя плевки и окурки. Если с людьми все обречено (иным словом, мы не созданы друг для друга), не обречено то, что связано с моей головой. С душой, если брать духовную эволюцию. Это - то, что никто у меня не отнимет, кроме Господа. Да, оно - единство интеллекта и души - может страдать от болезней, от собственной неполноценности, от социальной изоляции, которая зачастую благо, но никогда не потеряет основной жажды под названием "культурное стремление". Счастье в моей жизни не такой уж и частый гость. Нескончаемая внутренняя правда заглушается голосом чужого невежества. И вроде бы нервы с корнем вырваны, а все равно больно.

Я кричала - звала. Хотела поделиться знаниями с творческим человеком, помочь ему развиться в литературном плане, но никто не откликнулся. Да, я дура и до сих пор верю, что есть на этой планете люди, жаждущие познать истину в литературе. Сначала хотела найти любовь, после - друга, но не повезло ни с тем, ни с другим. Чем дальше живу, тем все больше начинаю уверяться в том, что любовь сродни воскрешению мертвого. Воскресала пару раз - и умерла без права на апелляцию. Если бы любовь случилась, она бы не была похожей на предыдущие. Сейчас в моем теле правит не сердце, а голова. Хотя, наверное, и в осознанной любви есть свои прелести. Господи, что творят люди - они отнимают у других возможность быть с нами. Не верим, не доверяем, не надеемся. Смотрим на поступки, а не в глаза. Если вообще смотрим. Я вычеркнула понятие "человек" из моей жизни - вычеркнула не от хорошей жизни. Дружба - утопия из детства. Детство - это психическое заболевание, а дружба - один из его симптомов. Если во взрослой жизни один человек дружит с другим, значит, недостаточно широко открыл на друга глаза. Любовь или дружба - это не фрукт с гнильцой, пора бы уже понять тем, кто стоит на носу тонущего корабля. И ведь я могу любить и даже испытываю теплые чувства к некоторым персонам (скорее, материнские), но не хочу ввязываться еще раз в то, что выпотрошит меня на добрые полгода. Любовь не только дает, но и отнимает. После своего ухода она отнимает не только то, что принесла, но и все, что было до нее. Вы остаетесь обнаженным, с пустыми руками и на выжженном поле. Хорошо, что вы будете с лицом, а то бывает, что и лицо кислотой стерто.

Горе не в том, что мы друг с другом не разговариваем, а в том, что мы не хотим разговаривать, что могу заявить и о себе. Слова для меня слишком личные, чтобы тратить их попусту. Да, странно: слова - личные, а все, что пишется, дышит безличностью. Собеседник докладывает, как провел день - в бытовых подробностях и на три листа, а я не то что не хочу его слушать - я его не понимаю. Любовь, искусство, природа и прочие "высокости" - пожалуйста: я создана для бесед об этом. Поговори со мной о Боге - сделай мне приятное. Да и Бог, наверняка, обрадуется твоему "приходу". Именно поэтому в компаниях я молчалива и если говорю что-то, то очередную остроумную шутку. Качественный юмор - это святое. Иным словом, я не хочу делать себе зло и отказываюсь говорить о том, о чем говорит большинство. Это не коктейль снобизма и мизантропии - чистая забота об интеллектуальном и духовном равновесии. Нет, я, конечно, вникну в проблемы близкого человека и дам совет в рамках своего опыта, но не буду это делать ежедневно. У меня тоже есть проблема - упадок "русской культуры", и вряд ли мне поможет "человек с бытовым уклоном".

Если Ницше скучал по рабству, утверждая, что философия была на высоком уровне, когда были рабы, мол, неплохо бы их вернуть, дабы философию с колен поднять, то я скучаю по типичному Бунину - интеллигенту, жадному как до искусства, так и до жизни простого народа. Тогда на границе социальных слоев свершались грандиозные открытия, сейчас свершается лишь вражда. Хотя вражда никуда не уходила, если вспомнить события начала 20 века. Но прежних открытий нет. Социальные слои не сливаются друг с другом - они, как вода и масло, имеют разную плотность. Вода маслом не станет, как масло не станет водой. Но самое главное, что у масла нет желания, чтобы часть воды превратилась в масло, увеличив его долю. Масло сверкает на солнце и не думает ни о чем.

Я знаю, что я хороший человек. Еще знаю, что хорошим людям не везет. Если вам везет, задумайтесь - не пора ли встать на светлую сторону, не пора ли вычесть из сосуда собственной души чужие мнения и оставить в нем только себя. Ты - книга, в которой будет столько страниц, сколько напишет твоя рука. Не дай другим зачеркнуть ни строчки.

Человек умер

Чем больше слов, тем меньше их ценность. В многословии больше шансов найти лишнее, и даже если ты удалишь его или исправишь, твоя (в данном случае - моя) совесть заболеет надолго. Слово - это энергия. Собеседник - субъект принимающий. Таким образом, диалог - это обмен энергиями и их поглощение. Чем больше слов производит человек, тем слабее он становится, поэтому вполне логично, что он будет искать энергию в других источниках (например, в других людях) или полностью устранится, дабы восполнить затраченное. С устно болтливыми проще - они всегда могут найти такого же болтливого собеседника. Поболтали - разошлись. С письменным диалогом сложнее. Он напоминает, скорее, подавление, чем обмен. Общение с процентным соотношением 70 на 30. Когда как творчество - общение с соотношением 100 на 0, где 100% - энергия, затраченная автором, а 0% - энергия, затраченная читателем. Автор ничего не получает. Автор публицистики не получает вдвойне, потому что данный жанр подразумевает ответную реакцию на призыв, обозначенный в тексте. Отсюда все эти "сэлинджер-уходы" с заявлением "Я могу этому миру дать только одно - свои творения. Я автор литературы, а не общения". И это касается не только писателей, но и других великих - музыка, живопись, кинематограф. Развитие творческого индивида достигает точки, когда становится ясной истина - "Человек ничего тебе не даст, ты рожден отдавать, потому что имеешь больше, чем остальные. Смирись, устранись, уйди". И постскриптум (шепотом) - "Ты ничего не потеряешь". Все верно: тот, у кого ничего/никого нет, ничего/никого не теряет. Люди отнимают нас у нас самих - не переборщи ни с любовью, ни с ненавистью. Мы принадлежим тем, о ком думаем. Все, что мы поглощаем, отправляется тому, о ком мы сутки напролет размышляем. Если это действительно так, я отдаю свою собранную по крупицам энергию гениальному искусству. Это та святость, которая пьет меня, пока я смотрю на нее глазами, полными звезд.

Окончательно убедившись, что сторонний человек приходит в мою жизнь ради одного - чтобы испортить мне настроение первым, что под руку попадется, я все сильнее всматриваюсь в родных мне людей, назначенных на эту роль Всевышним, в домашних питомцев, у которых душа больше человеческой, в природу, будь даже на улице проклятый дождь. Остальное, что касается даже гениального искусства, я выбираю. Я могу выбрать все, вплоть до ядерного взрыва, но не выберу впредь человека. Человек как носитель культуры, этики, ДУШИ для меня умер. Как там? Человек умер, да здравствует человек!