Умирающий Суздаль

Хвалебные песни Суздалю уже спели (сейчас, во время локдауна, очень популярное место у людей с Рублевки), поговорим о насущном. Я сама с Владимирщины, поэтому знаю, что это — Владимирщина — такое и с чем ее едят. Я знаю, как должен выглядеть важный исторический центр. Собственно, как Владимир. Ну, или ближе к нему. Суздаль — это УМИРАЮЩИЙ исторический центр, очень невеселое для меня открытие под конец 2020-го. Город (формально это уже не город, а городское поселение) впервые упоминается в 982 году. Доказательством могут послужить валы, датируемые X веком. В начале XII века в Суздаль перенесли столицу Ростово-Суздальского княжества, и только в 1157 году столицей стал Владимир. Поняли важность, да? В городе ни много ни мало 60 церквей — это на 10 меньше, чем в том же Владимире. Всего на 10. Так почему же город умирает, скажете вы (ведь люди с Рублевки несутся туда потоком)?

Во-первых, через Суздаль не проходит железная дорога, и это очень сильно — в отрицательном смысле — влияет на туризм (основу экономики Суздаля). Несмотря на то что город находится ВСЕГО в 26-ти км от Владимира, добраться туда надо суметь. Это не так, что вы приехали в теплой электриченьке, вываливаетесь со своим рюкзаком, а вам в личико — собор. Вау! Нет. Вы доезжаете до Владимира, а там пересаживаетесь на автобус. Не очень все-таки удобно. Вдобавок Суздаль находится не по пути в Нижний Новгород (основной туристический поток), а по автодороге в Иваново, в который люди, если и едут, то за текстилем и невестами. На машине ехать в Суздаль из Москвы не советую — за 5 часов ваша пятая точка превратится в камень, а голова — в тыкву.

Во-вторых, экономика, которая сильно зависит от туризма, а не от промышленности. Промышленности, если покумекать, там практически нет. Основа — продажа древней аутентичности россиянам и, представьте себе, китайцам (вывески встречаются на 3-х языках: русский, английский, китайский). Такой движухи я не видела даже во Владимире, но во Владимире другое — там и промышленность, которая тоже не особо процветает, но еще дышит (на ладан), и развлекательный аспект, очень много кафешек и магазинов. Знаете, с чем хочу сравнить Суздаль? С Тарусой, тоже умирающей. Это еще бо'льшая глушь. И больша'я боль (что все так, а не по-другому — по-хорошему). Сейчас туризм в упадке — границы закрыты, китайцы объявлены врагами мира и никуда не пускаются. В Суздаль они не едут, юани не везут. А рублей с Рублевки не хватает.

В-третьих, Суздаль находится у Владимира на финансовом подсосе. Планов развития города не видела, как и смет, но о таком положении можно догадаться. Женский монастырь находится просто в упадническом состоянии, причем буквально в упадническом — одна из башен реально падает. Если мужской монастырь более-менее отреставрировали, то на женский, видимо, денег не хватило (почему я, феминистка, не удивляюсь?) А чем они отличаются? Да ничем, один красный, другой белый. Стоят по разные стороны реки Каменки и переглядываются. Мужской — на высоте, женский — в низине. Реставраций я встретила только 2 (а некоторые церкви ну очень плохи, некоторые вообще заброшены). То есть стоят храмы, облупившиеся, и никому до них дела нет. Туристам нравится и так. Для них облупившиеся стены, отвалившаяся штукатурка — тоже экзотика, доказательство древности (основного товара здесь). Я реально это видела: мои друзья смотрели по сторонам и исключительно восхищались, они ничего, кроме духа древности, не видели и не чувствовали, а я смотрела на весь этот упадок и рыдала стеной слез — в глубине души. Просто я хочу, чтобы было лучше — это моя Родина, я на этой земле родилась. А они не хотят. Им и так сойдет (как и остальным туристам, собственно). А главное, я не понимаю, почему Владимир (во всех смыслах этого названия) не дает Суздалю деньги!

В-четвертых, численность населения с 2000-го года стремительно сокращается. В городе живет меньше людей, чем в крохотном городке, в котором я родилась (у нас всего 2 церкви, и этот город дальше от Владимира, чем Суздаль). Мой город развивается, у нас делаются дороги, поставили новые фонари, открываются магазины, пытаются в сплавы по реке, в тот же туризм. Почему этого нет в Суздале? Где все деньги? Градоначальница Майорова Лариса Владимировна, ответьте! Почему мы заезжаем в Торговые ряды, а там дороги попросту нет — какие-то ямы, помойка, стоянка. Надежда, что все будут на гужевом транспорте передвигаться?

В общем, это эксплуатируемый туристами городок, который абсолютно не развивается. Люди уезжают (в тот же самый Владимир), башенки падают, стены рушатся. По Каменке, прямо по льду, гуляют люди. На пятой точке от мужского монастыря спускается парочка (реально на пятой точке — никаких ступенек), мужчину зовут Максимилиан, и я удивляюсь: в Суздале МАКСИМИЛИАН. Сами мы поднимаемся с трудом, ноги скользят, но кто-то набросал сена (то ли реально сена, то ли ломаных трехметровых камышей, которыми огорожена Каменка) и это спасает. Тропа исхожена до скользоты — в модных сапожках спуститься или подняться не получится.

Я пишу это не для того, чтобы пожаловаться. Я жаловаться не люблю. Более того, я не общаюсь с теми, кто постоянно жалуется. Я пишу, чтобы, во-первых, люди обратили внимание на такую серьезную проблему, как упадок уездного города, которому больше 1000 лет. Чтобы они обращали внимание не только на то, как там аутентично и славно, а на то, что исторические памятники, которые, к слову, под охраной ЮНЕСКО, лишены финансирования и не реставрируются. Во-вторых, чтобы люди, страдающие от изоляции, вспомнили, что вот уже 50 лет есть такое явление, как Золотое кольцо. И если вы лелеете русского в себе (несмотря на то, что во мне 44% русского, я его лелею — но это не мешает мне его периодически хлестать хворостиной), то окунитесь именно в такие места, а не в Европу. Да и вообще, весь этот мировой локдаун не просто так нагрянул — отличный повод узнать Россию получше. Все ее радости и все ее слезы.

Белый шквал

Тизер замечательный, конечно. Уже из-за одного только тизера можно посмотреть этот исторический выпуск. Татьяна Толстая — женщина «из огня да в полымя». Обдала жаром на первых секундах. Я «Школу злословия» смотрела как раз из-за этого — боялась тлеть, мне нужен был факел, которым я подожгла бы свой мысленный хворост. После ее творческого вечера и краткого общения (она: «Кому книгу подписать?», я: «Леди Абсурд», и брови ее — раз! + разговор о неформатном искусстве: что, куда, как бороться и бороться ли) меня вообще — будто благословили, окропили святой водой. Меня, помню, поразила ее величавость. Будто сама Мать Сыра Земля сидела за столом и рассказывала истории, которым уже за миллиард лет — вечные. Аристократизм, сочетающийся с народной бранью. Печать гения (внучка великого Алексея Толстого — читаю его и вижу СХОДСТВА). Да чего уж, она настолько всеобъемлюща, вбирающа, всезнающа («обла и огромна»), настолько в русском архетипе разбирающаяся (с непосредственностью ребенка), что можно и ее назвать «гениальной при жизни». Нам повезло, что она пишет на русском языке. Нам повезло — ее читать и видеть. Слышать. И лично я — горда.⠀

⠀

Ну, что хочу сказать — о «Белом шуме». Душа — тот, о котором велась речь. Видно, что Шура Тимофеевский — фигура, которую все любили. Разбирался он в людях, буквально напрыгивал на человека, который чем-то его заинтриговал — как он сделал это с Ренатой. И ходили они всё по священным местам — по едальням. Очень все это по-доброму. Тихая грусть — ее всегда чувствуешь, когда уходит что-то хорошее. Не сразу, не с хлопком двери или выстрелом. А постепенно — Таня сказала, как видела, что ее друг становился все грустнее и грустнее, будто уже сделал тот самый, еще один главный, шаг.⠀

⠀

Душа и души.⠀

⠀

Татьяна Толстая — любовь бесконечная, остроумная, юмористка, очаг любой дискуссии и комнаты. Я могу о ней говорить часами, извините.⠀

⠀

Любовь Аркус — мировая женщина, супротив традиций, даже в кадре курила постоянно (и мат промелькнул — прелесть же!). Душевная. Исключительно душевная, я бы сказала. Мне кажется, у нее огромное сердце — сердце слона.⠀

⠀

Я, кстати, хотела высказаться о человеке-слоне — так назвал Тимофеевский Антона из фильма «Антон тут рядом». Как Я его понимаю. По моим скромным ощущениям, человек-слон — это огромный человек, который и не человек вовсе. Это громада. Глыба. Этой глыбе неудобно от своей громадности. Если она глыба, то и доброта в ней такая же — больше, чем у всех. Слона не обнимешь. Чтобы увидеть слона, нужно сделать несколько шагов назад. Слон — доверяет всем и каждому, но в порыве страха может и задавить. Даже убить. Ему всюду мало места. Особенно — в голове того, кто его хочет понять.⠀

⠀

Рената Литвинова — волшебница-чаровница, рисует образы как в тетрадке, так и словами, в камеру. Эдакий корунд — блестящий на экране, в уголочке. Звенящий колокольчиком. Украшение любого разговора.⠀

⠀

Лев Лурье — глубокий, задумчивый, терпеливый, и речь такая у него, глубокая, неспешная, прямо гигант. Чувствуется, что это Атлант, на спине которого поселилась мировая мысль.⠀

⠀

Остальные фигуры тоже заслуживают уважения — они оберегали такую личность. И такая личность — оберегала их.⠀

⠀

Уверена, что Шура передаст знак. Нужно реально опустить все шоры, открыть все чакры и смотреть во все глаза. Он обязательно даст знать, как все прошло. И как ему этот цветной и заливистый «Белый шум».

«Анальная травма» Балагова

о его фильме «Дылда»

Начну глубоко издалека. В декабре прошлого года ко мне обратилась юная поэтесса (не буду называть ее имени), чтобы я – с высоты опыта и филологического образования – оценила один из ее трудов. И главное даже не в том, что случилось после: она не вынесла моей критики – хотя я как никогда держала себя в руках, потому что знаю, что все творческие личности крайне ранимы. И не в том, что я получила в ответ на свой обзор не 500 рублей, а порцию хамства, замаскированного под юмор – обвинение в грехах (каких, Боже???) и предположение, что я занимаюсь рукоприкладством (совсем дикость!). И даже не в том, что я не нахамила в ответ и была вынуждена отправить эту даму в черный список – она, даже после моего отказа от дальнейшего диалога, продолжала написывать и панибратски чего-то там утверждать (выдумывать). Бог – с этим всем. Главным было то, что я – вот так, совсем случайно (аве случаю!) – столкнулась с образцом массовой культуры. Сама я себя к масскульту не приписываю – я уже смирилась с тем, что мне говорят: «Так давно никто не пишет». Второй вариант – «О таком давно не пишут». Выбирайте, какой вам больше нравится. Мне нравятся оба – так я ближе к Пушкину, Тютчеву, Мандельштаму… 

Итак, о чем же был этот стих? Не буду приводить текст своего анализа полностью (он занял 3 страницы), а соберу самые сливки. Где-то в проеме курят – папиросы (важно) – женщина и мужчина. Она его называет «недоноском» (хотя любит – было совместное прошлое). Себя лирическая героиня считает «убогой дурой». «Зимний хребет» – хрустит, у фонарных столбов – нимбы (которые еще, к тому же, светят вслед). В сюжет входит «бабка» героини, которой надо передать привет, и иконка, которую надо поцеловать. Зачем все это (или даже – откуда у этой мысли ноги растут), никак в тексте не объясняется, собственно, как и упомянутая «изба». Женщина размышляет, какие бы у них родились дети (если бы они не расстались): «святые пророки или тупые уроды без ног». И это у нас-то, в России, где «калики перехожие» этими пророками и считались. Это каким надо быть иностранцем (фамилия у поэтессы русская), чтобы не понимать данной вехи русского менталитета! Не читать ни Достоевского, ни Чехова, ни Лескова… 

После детей-инвалидов, которых поэтесса выбрасывает в мусор, лирическая героиня вопрошает: «Чего ж мы стоим? Я убогая дура, а ты недоносок – отличная пара! Может, сойдемся?» Мужчина, между прочим, молчит. Его в тексте вообще нет. Словно она сама с собой разговаривает. Еще одна сюжетная дыра (и авторская слепота). Короче, такой амбициозный текст с залихватской лексикой (изба, иконы, да еще папироски в руках тлеют). Естественно, всем сия «залихватскость» понравилась: убогая дура узнала себя, а недоносок – себя. Если честно, я от слова «недоносок» и «тупых уродов без ног» (по отношению к детям) долго «втыкала в стену» – не могла поверить, что это написала женщина, русская женщина, и не постеснялась прислать это мне, носительнице русского менталитета (помимо восточного) и, что главное, поклоннице русской классики (упомянутый менталитет можете умножить на два). Ну, ты убогая дура – ладно! Но дети с ограниченными возможностями при чем? Они-то чем тебе не угодили? И эти «убогая дура», «святые пророки» – видимо, чтобы совсем читателя добить, убедить: «Не просто дура, а убогая – понимаете? Это такая крутая дура! Самая отчаянная!» А пророки – святые, видимо, потому, что есть не очень святые, с грешками (в которых меня обвинили). В общем, отличный повод понять, что малодушие не есть хорошо. Если видишь говно, говори, что это говно (а не «продукты жизнедеятельности человека»). Я несколько лет писала говно, кстати. Но к этой мысли надо прийти (только не каждый пускается в путь). 

Именно этот стих я вспомнила, когда смотрела «Дылду» Балагова. Та же самая амбициозность автора (если перевести на русский – расчет). Залихватскость. Шок-контент. Менталитет (точнее – его полное незнание). Попытка в художественность (и красоту). Нарочитость («вынужденная рифма в кинематографе»). И – в центре – огромная такая «тройка» по отечественной истории (поэтому я не пишу исторических текстов – боюсь с треском провалиться). 

У режиссера действительно был расчет (на фестивали и награды). Не просто так в фильме подняты темы, которые муссируются сейчас в зарубежном кинематографе: однополые отношения, отношения втроем, абьюз, сексуальное насилие, суррогатное материнство, проституция, брак по расчету, детская смертность от рук матерей, люди с ограниченными возможностями (и их отношения с близкими), вопрос эвтаназии. И все бы ничего, если бы эти темы не были вплетены в послевоенную, советскую атмосферу, что вообще никак не сочетается – масло в воде не растворяется, вы уж простите; плотности разные. Чтобы нахвататься правдоподобности, можно было бы – всего лишь! – посмотреть несколько советских лент, документальных лент о послевоенной России и пролистать бабушкин фотоальбом. Но, наверное, после такого никогда не возникнет желание снять фильм, как бисексуалка-проститутка шантажирует лесбиянку, которая – с подачи своего начальника – убивает паралитиков, а все на благо «новой жизни». 

Чтобы уж точно получить какую-нибудь статуэтку, надо ввести шок-контент. Женская грудь и небритые лобки – чем больше их в кадре, тем лучше (режиссер и сценарист – мужчины, не забываем). Отсюда сцена в бане. Надо же, чтобы мужчина – в кинотеатр – косяком пошел. Да еще и лесбиянки, которые, к тому же, целуются, а это уже прогресс для не инклюзивного российского кино – а если оно инклюзивное, то этот человек либо погибает, как это было в «Весельчаках», либо становится несчастным (в спектакле «Северный ветер» Литвиновой Ада влюбляется в женщину и в результате взрыва теряет не только возлюбленную, но и руку, а потом над ней еще измывается муж – предположу, что и в будущем фильме все «не такие» вдоволь пострадают, а потом умрут). Если есть лесбиянки (которые, к тому же, бывшие солдатки), то, однозначно, нужны инвалиды, желательно в самой инвалидной позиции, чтобы прям на грани смерти. И руку обрубленную – крупным планом (если не заплачешь, то с отвращением поморщишься). А один уже совсем плох, ни на что не реагирует – значит, надо умертвить. И чтобы он сам о смерти просил. И чтобы – дым изо рта в рот перед «уходом» (хотя мог бы сам покурить – губы у мужчины двигались, но если бы не «дыра», не было бы кадра, извините). Сцена с условным сексом втроем – двое трахаются (ради ребеночка), третья смотрит в стену. И ладно бы, хоть кто-то удовольствие получал. Все в этот момент страдали. Даже мужику было не очень – Маша вынудила его снять штаны шантажом. Смерть ребеночка Паши. Дылда задавила его во время приступа. Крупным планом показывается детская смерть – еще одна табуированная тема. 

Я вот думаю, кто больше далек от нашего менталитета – Балагов или «та самая поэтесса с русским именем». Балагову я это прощаю – он родился в Кабардино-Балкарии, а вот дама… В расизм скатываться не буду. Ограничусь выражением, что тот, кто вырос в иных традициях, с большой долей вероятности промахнется, если начнет что-то писать-снимать о русских. Не промахиваются лишь гении. Это не русский фильм и никогда им не будет. И, если честно, мне горько, что по этой ленте будут судить – о нас и нашем кинематографе.

Кстати, если перенести действие фильма из «первой послевоенной осени» в атмосферу какого-нибудь «Отеля «Гранд Будапешт», все встанет на свои места и все вопросы снимаются. Даже ошибки в изображении быта – чулки у санитарки во время дефицита, современные свитера, современный лифчик (когда у всех были одного фасона и белые), краска поверх обоев (зачем-то), особняк у семьи того ушастого парня (откуда???). Написал бы дисклеймер «действие происходит в выдуманной стране и в выдуманное время» – никто слова бы не сказал (и статуэток больше было бы). И, дабы прослыть совсем заумной, вспомню такой известный термин в постмодернизме, как «симулякр». «Дылда» – это симулякр, деланный на коленке (сравните с романами Пелевина или картинами Энди Уорхолла – те хотя бы старались). Если перевести на простой язык, это субъективные представления (лично Балагова) о послевоенном времени и о заявленных – современных – темах (которые в его голове почему-то переплелись – не с подачи ли Терехова, автора «Немцев»?). Данный симулякр усиливается другим симулякром – убеждением зрителя и критика, что это очень крутое – можно сказать, новое российское – кино. Называть фильм военным, историческим – вершина абсурда. В какой-то момент я осознала, что моя психика перевела фильм из драмы в стеб и смотрит его, как какую-нибудь черную комедию. Боюсь, если бы не перевела, моя анальная травма была бы размером с Марианскую впадину. И не думайте, что я не люблю современное искусство – я как раз пытаюсь найти в нем зерно. Я не один час провела в Музее современного и нового искусства Берардо и в современном отделе Музея Галуста Гульбенкяна – оба в Лиссабоне. Некоторые объекты, честно скажу, стали для меня открытием. Да только вот в чем проблема, тот самый постмодернизм с симулякрами – далеко не модная тема. Весь остальной мир шагнул куда-то дальше – в новый сентиментализм (или транссентиментализм), метамодернизм (или постпостмодернизм), глубокую толератность к обездоленным, социальную тематику, равноправие. Реальность здесь либо виртуальная (следствие цифровой революции), либо неоромантическая («правильный я в неправильном обществе»), либо просто модернистская (субъективное видение). Возможно, сам Балагов и воспринимал свою ленту как модернистский фильм – как-никак субъективное понимание реальности, но это было бы так, если бы это была его личная реальность – современная, с традициями его культуры. Благодаря нашей оценке (а это истерический смех) картина наделяется той самой насмешкой, абсурдом и переходит в разряд последних конвульсий постмодернизма на нашей грешной земле. И как я ни стараюсь благого Балагова оправдать, у меня это не получается – все равно доказательства, что это симулякр в симулякре, перевешивают, и никакие «актуальные ценности» эту пустоту в пустоте не спасут. 

Я бы еще добавила, что это активное манипулирование общественным сознанием. Как российским, так и зарубежным (особенно). Мы хотя бы видим всю эту фальшь, которая выдается за правду (чего только стоит иноземный синтаксис), а иностранный зритель ничего такого не заметит — для него все, что он видит, экзотика. ЯКОБЫ советское время, ЯКОБЫ красивая картинка, ЯКОБЫ шок-контент (на самом деле толстый расчет). Но контент становится шоковым только в том случае, если он правдив, то есть обладает искренностью. Если бы кто-то кинул говно в стену (так часто делают больные старики), я бы еще удивилась, а видеть это в музее, куда ты идешь за кругленькую сумму, где со всех углов на тебя — то кровь, то зубы, то кишки, то блевотина (потому что это «Музей шокирующего искусства») — ну такое, слишком очевидно. А художнику — тому, кто это говно бросил — еще сказали: «Ты вот туда не бросай. Ты туда бросай. А то в другой арт-объект попадешь (и говно смешается)». Особенно это заметно в ракурсах (оператор картины — женщина, к сожалению). «А давай мы снимем это так, как никто не снимал. А давай мы тут потянем. А давай затемним так, чтобы видно было только руки». Не знаю, как это делают великие мира сего, но у всех кадр получается органичным — фрустрация у зрителя не возникает. Мы видим постановку у Штернберга в «Шанхайском экспрессе», но нас от нее не тошнит. Потому что смысл там не в постановке, не в кадре, а в том, что над этим кадром довлеет — прекрасная Дитрих. Кстати, когда в кадре была только одна Виктория Мирошниченко, то тошнота прекращалась. Потому что исчезала та самая пустота — Мирошниченко действительно талантливая актриса. А когда в кадре только кадр, только его нарочитость, хочется вспомнить рассказы юных авторов, поголовно начинающиеся с описания природы. 

Незнание советской истории, незнание нашего менталитета, но больше – незнание человеческой психологии: как люди говорят, жестикулируют, взаимодействуют, чем руководствуются. Это какая-то другая планета. Не Земля. И это – не люди. Даже не типажи. Актриса, играющая бывшую солдатку, ну никак не тянет на советского человека – ей бы играть современную детдомовскую. В то время как солдаты (те самые инвалиды) – все как на подбор с криминальной физиономией. Так вот, на этой планете женщина идет на войну не для того, чтобы защищать свою страну, а чтобы устроить свою личную жизнь – спит то с одним, то с другим, чтобы прокормиться (от одного даже рожает). Мне кажется, Балагов что-то попутал – такое было в голодные 90-е. 

Но самое больное – когда человек, далекий от художественности, в эту художественность пытается. У поэтессы — «зимний хребет» и «фонарные нимбы», а тут – противопоставление красного и зеленого (да поняли мы, поняли), инаковая (так по-русски не говорят) речь, постановочные ракурсы («сейчас мы вам покажем вот это»), обилие темноты (приходилось подкручивать яркость экрана). Если что-то не разгадали, маякните – разгадаем. 

Вот Рената Литвинова говорит, что это «яркое киновысказывание», а я говорю, что это «говно, размазанное по стене, с надписью «арт-объект». Но для ценителей это, конечно, уникальный экспонат – никто еще «продукты жизнедеятельности человека» по стене не размазывал. Было – не в России, а вот у нас – впервые. Значит, надо ценить. И хранить – как зеницу ока. По возможности – поднимать над головой, как флаг. 

Кто-то скажет, мол, говно на стене лучше, чем его отсутствие — как-никак человек старался, тратил свои творческие силы (или силенки), все это организовал, в «еще нет 30-ти» снял. А вот вы, такие умные, сидите и жопой диван протираете. Да, протираем. Потому что не замахиваемся на великое – российскую историю. И знаем пределы своих возможностей – никто не Балабанов, кроме Балабанова.

Близкие близкие: окружение Леонида Андреева

Текст о Леониде Андрееве написать проще всего, но я не ищу легких путей — я напишу о тех, кто его окружал, а точнее — о его второй жене Анне Ильиничне Денисевич (Карницкой), дочке Вере, двух сыновьях (Савве и Валентине) и внучке — от той самой дочки (Ирина, дочь Веры — автор книги «Далекие близкие»). Именно о них не потому, что я как-то по-другому отношусь к двум другим его сыновьям (от первой жены) — Вадиму и Даниилу, а потому, что я их писем не читала и в биографию их не углублялась. Знаю только, что Даниил Андреев — автор той самой «Розы мира» — чувствовал всю жизнь вину за смерть матери, а потом и бабушки: первая умерла от послеродовой горячки, а бабушка (мама матери) — от дифтерии (заразилась от Даниила). Мачеху Анну он не признавал и, гостивши у отца, хотел утопиться в Черной речке — от горя (отец обвинял его в смерти матери), но его вовремя заметили. Даниил, в отличие от Вадима, у отца не появлялся, и Вера о нем практически не упоминает — знает, что где-то растет ее брат по отцу, и всё. Ах да, и еще напишу о замечательной матери Андреева — по ее письмам к нему.

Мемуары Веры Андреевой («Дом на Черной речке») — одни из лучших воспоминаний, что я читала (а читала я много). Вера — удивительно тонкая душа. Память ее поразительна. Если хотите окунуться в быт писателя (если вы такой же поклонник, как я) или просто начало 20-го века, прочтите этот душевный памятник обязательно. Наверное, нужно было, чтобы на прошлое взглянула именно женщина — кроткая, жалеющая, любящая. Это вообще памятник не только семье Андреевых, но и эпохе (уходящей) в целом, памятник императорской России и беззаботному — вопреки войне и революции — детству. В записях Веры мы видим, каким был Леонид: шутником (любил всех разыгрывать), а порой таким серьезным, что становилось страшно — за него; романтиком — выдумывал истории, в которые дети верили, гулял с ними, учил видеть прекрасное. Дети стоили друг друга: Савва был всеобщим любимцем, его постоянно баловали, Тин (Валентин) был заводилой во всех проказах, а Вера старалась не отставать — бегала с мальчишками наравне. Дети жаждали внимания отца: ранним утром они мчались в соседский сад за земляникой, чтобы отец положил ягодки в крепкий, почти черный, чай, размял их ложкой и улыбнулся. Так они его любили. С матерью же были холодны. На мой взгляд, она просто не чувствовала себя матерью, как не чувствовала, например, Цветаева, пожалевшая сто раз, что родила. Чем еще занимались дети? Воровали фрукты и ягоды у соседа, ходили за грибами, прыгали по диванам, делали шалаши из снега, катались на плотах по заливу, бросали кошку с третьего этажа, — и это еще не весь список. За проказы их запирали в отдельной комнате, но и оттуда Вера плевала в кур. Несколько раз дети оказывались на грани жизни и смерти. Например, когда обнаружили мину, выброшенную на берег, и хотели ударить по ее шипам. Один удар, и она бы взорвалась, но откуда ни возьмись выбежал Леонид и начал кричать. После таких выходок детям здорово доставалось от его руки и ивового прута.

Со смертью Леонида из дома на Черной речке ушла жизнь. Анна практически перестала контактировать с детьми и ушла в себя, а потом вообще заболела. Ее увезли в Выборг, побрили налысо и оставляли привязанной на балконе в тридцатиградусный мороз. Так в то время боролись с высокой температурой. Из дневника Анны мы узнаем, как она мучилась — больше морально, чем физически. Из ее жизни ушел единственный свет — любимый Леонид. Любимый — даже несмотря на то, что он ей изменял и целовался с другими женщинами (и она об этом знала). «С людьми — тоска до боли», — пишет Анна Ильинична. А с Леонидом все было по-другому. С ним можно было говорить обо всем, и все ему было известно. Анна была женщина образованная, начитанная, поэтому неудивительно, что у нее так ни с кем особо и не сложилось. Ей нужен был друг, писала она, который поклонялся бы Леониду. «Возможно, это будет женщина», — добавляет она. Но друга не будет. Она всю жизнь будет горевать о своей потере, и даже дети ее не спасут. Позже Савва — обратившийся к вере еще в юности — будет жалеть, что его мать так и не поняла, что смерти не существует, что во главе жизни стоит радость, а не страдание. Анна хотела написать книгу воспоминаний и даже делала заметки, но так и не осуществила задуманное. Под конец жизни она совсем упала духом (так же, как и Валентин, кстати). Зато достойным летописцем семьи стала Вера, ее дочь. Единственная вернувшаяся в СССР из эмиграции (в 1960-м году).

Савва был артистом балета. Писал брату Валентину огромные — на тонкой бумаге — письма, которые потом еле-еле влезали в конверт. Это самый оптимистичный член семьи. Наверное, поэтому он мне так близок. Савва проводил свое время за танцами, которые не считал чем-то серьезным, за любованием пейзажами Буэнос-Айреса и сердечными терзаниями. От него ушла молодая жена. И многие строки посвящены вопросу: «Как же так вышло?» Но ничего, вскоре он нашел новую и стал, наверное, счастлив. Именно к Савве попадает архив матери после ее смерти. В частности, дневник Леонида, из которого он пересылает Валентину целые куски. Например, кусок о том, что их отец в тайне от матери целовался с разными барышнями, вплоть до последнего года жизни (1919-го). Очень много в словах Саввы — любви, трепета, восторга. Не знаю, встретились ли братья под конец жизни (не виделись к тому времени 28 лет), но они видели друг в друге единственную опору: «Мы с тобой одна плоть и кровь». На Веру они не ставили, не давали ей шансов кем-то стать, быть особенной, но таки она написала об их детстве, она обобщила их опыт жизни рядом с гениальным отцом.

Валентин по характеру очень похож на свою мать. В последних письмах брату он сожалеет, что так бездарно прожил эту жизнь. Мог бы сделать многое, быть счастливым, а в результате потерял здоровье и ждет очередного богатого заказа для фирмы, в которой он работал, чтобы выйти из нужды, поднять голову и наконец-то зажить в свое удовольствие. «Не судьба, а говно», — сетует Валентин, и, если бы его мать, Анна, имела такую же смелость, то заявила бы то же самое. Жизнь его была полна бытовой суеты и сожаления, что он так и не вышел из категории «сын Леонида Андреева». Так и не стал кем-то значимым. Отдельным Андреевым.

Анастасия Николаевна Андреева, мать писателя, ушла из жизни так, как уходят героические матери. После смерти сына она хотела повеситься, но ее спасли. Остальные дни она просто доживала — сын был ее смыслом жизни, она дышала им, гордилась, нарадоваться на своего Котурочку не могла. Удивительно, как у такой матери — полуграмотной, пишущей со страшными ошибками и путающей слова, над чем Леонид постоянно потешался — родился такой великий сын. Так и вспомнишь Альбера Камю, лауреата Нобелевской премии по литературе, рожденного глухой и неграмотной матерью. И если Камю не восстановился после смерти матери, то Анастасия Николаевна так и не восстановилась после смерти сына. Она вернулась в дом на Черной речке и до последних дней своих разговаривала с сыном, носила ему чай. И в один из дней ее просто не стало — тоска оказалась сильнее. 

Я не знаю, кто любил бы свою мать сильнее. Иногда, когда мне пишет мама (с такими же ошибками: «лутше», «бутерброт», «купиш»), я вспоминаю переписку Леонида с его матерью. Если человек не знает грамоты, это не значит, что человек неинтересный. Мама Леонида (как и моя мама, собственно) была удивительной персоной. Несмотря на свои орфографические и пунктуационные препоны, она продолжала слать Котурочке письма. Так она поднимала ему настроение. Пересылала ему вырезки из газет, сообщала то, что говорят о его творениях в народе, описывала свой быт, состоящий из гостей, игр, церковных праздников, молитв и суеверий. В ответ Леонид присылал ей настолько смешные тексты, что они не сразу доставались Анастасии Николаевне — письма вырывали у нее из рук и отправлялись по домашним. Письма действительно очень смешные, чего только стоит фраза «Едим мы, как воробьи, всякое говно» (они тогда с Анной путешествовали по Италии).

Примечательно, что эту книгу я не покупала. Досталась она мне, так сказать, по судьбе. Подарил ее мне человек, которого я 4 года назад страстно — и, судя по всему, невзаимно — любила. Я ему — цикл стихов, он мне — книгу. Вот такие в моей жизни бартеры.

Вдохнови меня, сука!

Хотела написать о медитации и слиянии со Вселенной (это сделать никогда не поздно), а мысли все равно свернули на музыку. Я уже говорила, что не писала бы прозу (художественную), если бы не музыка. Так меня потрясла одна песня, что я сочинила в голове клип. Его надо было как-то зафиксировать, и пришлось обратиться к прозе. Так родился мой первый СЕРЬЕЗНЫЙ рассказ. В конце маленький мальчик погиб, но у меня тогда все умирали (не могу сказать, что это был беззаботный период жизни — совру). Видимо, я сама хотела умереть, раз всех так охотно умертвляла. Благо, без насилия — персонажи умирали от разрыва сердца, одиночества, старости, болезни, несчастного случая. Сейчас в моей голове сюжеты, в которых тоже умирают, но не все, слава Богу. Некоторых спасают в момент самоубийства — предположу, что жизнь моя слегка налаживается. Но я хотела о музыке...

Лично моя Вселенная обладает хорошим чувством юмора и периодически подкидывает мне в рекомендациях песни, под которые проходил тот или иной период моей жизни. Вот так живешь ты, в ус не дуешь, «осырился», бок маслом намазываешь, как в наушниках начинает играть трек, под который шла твоя первая любовь (или уходила — вторая). И что? И всё. Плечи поджимаешь, спину сутулишь, чувствуешь, как в уголке глаза собирается предательская — черт бы ее побрал — слеза. Но это не конец, следующим треком будет непременно «Вишневый сад» Вадима Казаченко, и ты, схватившись за сердце, сползаешь по стене, потому что эту залихватскую песню, где в начале словно по бутылкам бьют, ты слушала «в гостях», где твои родители наряду с хозяевами хаты заливали за воротник (а ты еще малышка совсем). Да только вот 50% тех людей уже нет с нами — лежат все в новой части кладбища; новой потому, что на старой места нет. Говорят, что и новая часть уже переполнена. Неизвестно, где лягу я — с такими темпами.

Да что ж я о смерти всё, как будто тем больше нет. Короче, музыка — это больше, чем трынь-трынь на гитарке. Это настоящая машина времени (а вы говорите, что ее не изобрели — ИЗОБРЕЛИ). Стоит послушать джаз начала 20-го века, и вот я уже в остроносых туфельках, в шляпочке и платье с висюльками дрыгаю ножкой, а в руке длинный мундштук, из которого тянется сладковатая струйка. Какой-то парень приглашает меня на дэнсинг, но мы-то знаем, что пошла мода женщинам танцевать с женщинами...

Читала (и рыдала в три ручья!) мемуары дочери Леонида Андреева, Веры, так она там описывает случай, когда она, будучи ребенком, лежала под кроватью и слушала «Марсельезу», которую исполнял незнакомец с красивым голосом. Ничего не понимала, но заливалась слезами. Когда этот незнакомец достал ее из-под кровати и взял на руки, он спросил, почему она плачет, девочка ответила, что это очень красиво, и опять разрыдалась. Незнакомец рассмеялся. Это был Шаляпин. Лично я рыдала, слушая виолончель — училась на филфаке, и музпед, бывало, устраивал нам просветительские вечера (мы ютились в одном корпусе). А в детстве слезы текли от красивых пейзажей, особенно закатов. «Красота — это вечность, длящаяся мгновение», — пишет гениальный Камю. Так вот, музыка — не мгновение, но тоже красота (и вечность).

У меня с детства с музыкой особые, бережные отношения. В 90-е я слушала только радио, изредка телек (был сломан) и магнитофоны у зажиточных соседей. Когда мы переехали в деревню, я шла в один конец 6 километров (то есть в день 12), и коротала время тем, что пела песни на разных языках. Когда шли с мамой, пела ей. Помимо песен, я читала книги (да, прямо в пути), учила стихотворения (если надо было), сочиняла свои (записывать на ходу было не очень удобно). Как я выжила тогда, не знаю. Неудивительно, что я всякой толпе предпочитаю одиночество (и знаю следы диких животных — я даже гонялась за рысью и лосем: бедные!). Еще до переезда я стала ходить в лес и продавать ягоды на трассе, чтобы накопить на кассетный плеер. Мечта моя осуществилась — вдобавок к нему я купила несколько кассет. Именно на этом плеере я по радио впервые услышала Земфиру. Лежала в темноте и крутила колесико, так и наткнулась. Это была песня «Искала».

Кассет мне было мало, поэтому я стала записывать на чужом магнитофоне свои. Записывала на старые сборники крутые песни с радио или те, которые мне понравились на кассетах, принадлежащих не мне. Короче, пилила свои сборники. Делала к ним обложки даже. Чего только не сделаешь от дефицита! Некоторые кассеты мне дарили, и я их обменивала на те, которые жаждала. Так у меня появилась Enigma (первый и второй альбомы). Но Вселенная, как вы уже поняли, живой организм, поэтому и она мимо не проходила — так я нашла на дороге две классных кассеты: сборник 80-х и малоизвестные песни Modern Talking. Чтобы слушать, пришлось долго отряхивать их от песка. Позже знакомые принесли нам магнитофон — сказали, что заберут, но так и не забрали. Магнитофон был краденый: в 2005-м воровали чуть меньше, чем в 90-х, но все же воровали. Кассетный плеер накрылся, и сосед подарил мне CD. Начался новый геморрой: покупать чистые диски и переписывать — на чужой, опять же, технике — покупные сборники. Ах да, батарейки еще, алкалиновые — летели дуром. Телефон вмещал только 2 песни (и то в сжатом формате — я научилась сжимать песни!), и я их крутила на повторе, когда ездила во Владимир. Помню, еду в переполненном автобусе, за окном темнотища (у нас водитель всегда выключает свет в салоне — даже книжку не почитаешь), раннее утро, храп, сап, в небе Большая Медведица висит, а в ушах поют, что, мол, держись, не сцы, все будет ок (на англицком, естественно). И держалась, не сцала. Приходилось — иначе начнешь реветь, не остановишься. Так было порой тяжело.

Когда появилась техника и интернет, я купила mp3-плеер с прищепкой (очень удобно) и стала на него записывать песни. Плеер через какое-то время сломался, и я купила точно такой же на «авито», уж очень удобная у него прищепочка. Пока живет. Сейчас почти вся моя музыка — в телефоне. Я не гоняю одни и те же песни по кругу, как можно подумать. Я не мазохистка. Мне постоянно нужна «новая кровь», поэтому я либо сижу в «рекомендациях», либо мониторю новые альбомы, либо музыкальные жанры (мне кажется, я пробежалась по всем — настолько я жадная). Почти все тексты, особенно художественные, я написала под музыку. Музыка мне помогает найти нужную тональность. А еще, что самое главное, войти в транс, чтобы обеспечить демиургию. Сейчас я подсела на медитативное радио (вещающее из Португалии) — очень много там годных вещей. А когда хочется веселья, переключаюсь на «1920-е». Вдохновляет меня то, что я слушаю музыку столетней давности. Андреев умер, но еще была жива Цветаева. Непередаваемое чувство, когда ты смотришь «Девушки в униформе» и знаешь, что это любимый фильм Марины. Мне все время кажется, что я живу с НИМИ в одно время. Если верить в то, что время на самом деле не линейно и все существует здесь и сейчас, то все стает на свои места, даже безумие. Поэтому я так люблю гулять по Старому Арбату — там, невидимые и неслышимые, ходят классики русской литературы. И нет у меня — пока — дара, чтобы взглянуть сквозь время и увидеть их так же, как я вижу вас.

Я неустанно работаю над своими психологическими травмами и уже могу спокойно слушать музыку, которой раньше избегала. Например, я уезжала из Москвы (думала, навсегда) под альбом «Turn Blue» The Black Keys. Сейчас его слушаю и думаю, какая же я все-таки сильная, не умерла, справилась. А когда уехала окончательно, разрывала себе сердце — под альбом «Big TV» White Lies, особенно песню «Change» (можно сказать, это мой реквием). Некоторые треки Morandi до сих пор слушаю с затаенным дыханием (в ожидании сердечного приступа), а Hurts действительно hurts, потому что это саундтреки моей первой — «я не должна тебя любить» — любви. Любила я пострадать, ох любила, но если бы не любила, не было бы того, о чем я могла писать. Все мои тексты говорят: «Я знаю, каково тебе. Я зажгу огонь, и мы пройдем сквозь него вместе — и выйдем чистыми». Сейчас я, кстати, в поиске идеи для нового романа. Старые дописывать — как реанимировать давно почившего. Поэтому я бегаю по новым местам (текстам, песням, картинам, иногда странам) — ищу вдохновение. Возможно, надо обратиться к старым местам (и людям), но я этого пока не знаю. Не будешь же трясти человека за грудки с криком: «Вдохнови меня, сука!»

Не знаю, как это описать — душа просится КУДА-ТО. Тоскует по тому, чего не было. Это «то» — видимо, еще не написанный текст, еще не встреченные люди, еще не услышанные слова. Ну, или музыка, которая только начинает формироваться в голове у композитора. Которую я когда-нибудь услышу (и так же схвачусь за сердце).

Договор с судьбой

Вчера — не могу сказать, во сколько точно — поняла, что не могу больше ТАК жить. ТАК — это НЕ ТАК: пряча голову в песок, наблюдая, как места под солнцем уже не остается, откладывая жизнь (и счастье) на потом, которое никогда не наступает. «Договор с судьбой» — очень глупая штука: как ты ни соблюдай заповеди Божьи, как ты постное ни ешь, ни ограничивай себя во всем, ни останавливай себя на желании ответить злом на зло, обещанная — учителями, Библией или собой же — справедливость не наступает. Это не говорит о том, что с этой самой секунды надо отдаться во власть темной стороны души (и харкнуть всем обидчикам в лицо). Это говорит о неправильной мотивации. Нельзя «делать хорошее», чтобы в будущем «не получить плохого» (а после смерти — плюхнуться на подушки, пахнущие розами). По одной простой причине — определенного будущего не существует. Будущее — это квантовое поле возможностей. Это все имеющиеся в вашем представлении (как минимум) сценарии развития событий. Если сейчас взять «пункцию» настоящего и посмотреть, какое будущее соответствует этой точке — оно будет одним. А завтра будущее может полностью поменяться, потому что вам взбредет в голову уехать на ПМЖ в США (или упадет на голову сосулька, не дай Бог). Хотя основные события — ключевые для вашей личности, если хотите, души — сохранятся: например, встречи с близкими людьми, поиск своего предназначения, события, после которых последует ваша трансформация (я считаю, что за 4 года — хотя у всех по-разному — человек энергетически меняется). Как ты ни выбирай левое вместо правого, все равно попадешь туда, куда нужно. Я читала историю, как женщине приснилось, что она за границей, у незнакомцев, с пледом на плечах, сидит пьет чай из конкретной кружки. Так вот, она всячески избегала поездок — чтобы сон не сбылся. Судьба оказалась сильнее, и она спустя время все равно сидела у незнакомцев, с тем самым пледом, и пила чай из той самой кружки. Не потому, что судьба — супротивная, а потому, что, видимо, так было нужно — для этой души.

Я верю, что «всё — в человеке, всё — для человека», НО все же есть то, что довлеет над ним: личная программа, судьба, Бог, боги, Высшие Силы, кармическое предназначение, дыхание Абсолюта и иже (от названия суть не меняется). Это доказывает тот факт, что, будучи крохой, я не работала над собой, не медитировала, не стремилась к свету, но все равно избежала несколько раз смерти (и всё — чудесным образом). Задохнулась при рождении, тонула в реке, была рядом с обвалами и взрывами, имела смертельный диагноз, который давал мне 2 месяца жизни. Но либо несчастный случай отставал от меня на несколько секунд, либо спасали чужие руки, либо постаралась магия (это вообще отдельная тема). Видимо, не просто так ведунья хотела стать моей крестной матерью (и уговаривала беременную мною мать, но она не согласилась) — сказала, что я рожусь «под счастливой звездой» (сродни — «под присмотром»). Этот случай меня до сих пор радует — ко мне мало кто в жизни стремился. Или я просто привыкла к тотальному одиночеству — с детства, не знаю. Возможно, это нормально — не иметь друзей и собеседников, а у меня просто устаревшие данные.

Но вернемся к нашим баранам. Пахать на будущее — это как пахать на дядю, получая за труд только корку хлеба и воду. «Корка хлеба» в данном случае — это уверенность, что в будущем все будет хорошо (и тебя, такого замечательного, оценят). Только вот эта уверенность — иллюзия. Никто гарантий не дает. А в данный момент ты терпишь людей, которые тебе противны, ешь противную еду (но она ведь полезна!), говоришь только то, что надо (а не то, что хочешь), потому что «ну ничего, вот потерплю, а потом как все наладится!» Между тем, жизнь проходит, а счастья все меньше, а слез все больше. И ты задумываешься: «Может, я что-то неправильно делаю? Где это счастье? А справедливость где? Где чемодан с деньгами, о котором я грежу днями и ночами?»

Чтобы избавить от иллюзий, открою вам тайну: справедливости (той самой, о которой вы думаете) нет. И вроде бы можно рыдать до скончания дней (ведь — как так???), но нет, справедливость — когда получаешь столько же, сколько тратишь — все же существует. Только она никак не связана с другим людьми. Она связана исключительно с тобой любимым. Если ты будешь следить за собой, ты получишь отличное здоровье. Если будешь мыслить позитивно, уйдешь от негативных программ и начнешь реализовывать свои способности. Если будешь медитировать, забудешь, что такое страх (основа тревоги) — освободится целый шквал энергии, которую ты потратишь на добрые дела. А главное — ты перестанешь требовать что-то от других. Как я говорю, если человек мне не помогает, значит, у него нет на это ресурсов. У меня ресурсы есть, поэтому я поддержу добрым словом, переведу какую-то денежку, могу даже обнять (хотя мне это очень сложно дается), напою чаем, накормлю вкусненьким (привезу суп), куплю таблетки, сделаю целебный отвар, напишу, какой вы молодец и умница, хотя вы вроде как ничего гениального не сделали (но я же знаю, что это для вас подвиг). И это все потому, что я перестала бегать глазами по «не себе» и наконец-то посмотрела в зеркало. Там оказалась я, с багажом внутренних ресурсов. Уставшая от несчастья. Желающая все изменить.

О чем это я. О том, что нужно смотреть на три стороны: на себя (спрашивать, как в том анекдоте: говно ли я?), на других (с вектором «от меня зависят другие», а не «я завишу от других») и на то, что вас окружает (мир содержит возможности вашего развития). Но никак не в будущее, которое вилами на воде писано. Хотя я прекрасно понимаю, почему люди бегут настоящего — им оно попросту не нравится. Если у меня плохая работа, я, конечно, буду мечтать о хорошей — через 3 года (только вот сейчас потерплю немного). Если у меня плохой партнер, я надеюсь, что кто-то из нас исправится — не он, так я. Только вот кардинально меняться никто не будет. Да, можно скорректировать поведение (попросить не ругаться матом, например), но заставить не бегать налево не выйдет, вы уж меня простите. Находиться в плохом настоящем, покупая хорошее будущее — значит быть себе врагом ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС. Значит вставать в один ряд с теми, кто не верил в вас, в частности — с родителями, которые всю юность твердили, какая вы страшная, горбатая и ленивая. Если честно, я не представляю, что должно быть в голове у взрослого, чтобы говорить такое. Но говорят же.

Сегодня я поняла, что меня, кроме меня, никто не вылечит. Я плюнула на озноб, взяла и дошла до аптеки — купила все, что нужно. И так со всем. Никто мне не погладит белье. Никто не уберется. Никто не скажет, какая я красивая и талантливая. Никто не напишет за меня рассказ. Никто не прочтет книгу, которая поможет в самообразовании. Никто не сделает меня счастливой, если я сама не могу сделать себя счастливой. Счастье, которое может принести мне «не я», всегда добавка к тому, что я УЖЕ внутри себя создала. Наверное, это можно обобщить народной мудростью «на других надейся, а сам не плошай».

Безумная башка

Как же не хватает безумной башки 23-х лет – вот жизнь была, каждый день как последний. Но шли годы, я съела не одну собаку, нарастила мозговую массу и уже не лезу на рожон. Мне бы книжечку, чаечку, кошечку, а тогда было ТОРЖЕСТВО БЕДНОСТИ. Без денег на фест? Да! Без денег на спектакль? Да! В рваных сапогах? Да! В хостел, где одни мужики? Да-а-а! И ведь Вселенная как знала: «У этой девочки нет денюжек. А брошу-ка я ей халяву – со своей, царской, руки». И халява летела как из рога изобилия: заграничные переводы, подарки со всех концов страны и света, билеты туда, билеты сюда. Сейчас, конечно, тоже халява есть, но для этого надо мягкое, уже большое, место приподнять, подсуетиться, носом по ветру провести – так я получила билеты в 1-й ряд на творческий вечер Татьяны Толстой. Но дело даже не в халяве, не о халяве пост. А о безумной башке. Об отсутствии страха, смерти своей – в том числе. О жизни с надрывом. Все тексты тех лет надрывные, с криком «Мне плохо!» Это сейчас я заматерела, сама на такие крики отвечаю, а если и просится что-нибудь такое из груди, то рот себе зажимаю, пальцем себе грожу, ибо мне бы еще, счастливице, страдать. Это сейчас я знаю, что бессонные ночи за текстами, которые мало кто читает (хотя регулярно натыкаюсь на тех, кто спрашивает: «Вы та самая Леди Абсурд?») – это не блажь, не «попытка приткнуть себя хоть куда-нибудь», а суть, основное мое бытие. Это сейчас я уверена, что могу написать занятную книгу о чем угодно (дайте только тему), целый роман (скрипя зубами), могу методично (!) работать (!!), а тогда меня хватало только на коротенькие рассказы, которые я, помню, писала в бреду болезни (чтобы с ума не сойти от высокой температуры). Тогда счастье было только одного сорта – счастье от осознания собственного несчастья. Какая же я одинокая – прекрасно! Какая же я бедная – замечательно! Какая же я больная – великолепно! Много воды утекло, и нет рядом тех, кто был рядом. Все живы, но тогда я всех ритуально хоронила, а потом и себя заодно – есть череда стихов, где я веду вещание из могилы, стучу в крышку гроба и прочая. Теперь можно только строить из себя безумную. Делать колпак, как Тургенев, из занавески и вставать в угол – в ожидании легкости.

Ларчики

Бывают дни, когда я остро чувствую будущее и то (и тех), что меня окружает. Все становится ясным как день. События, мотивы людей, движения собственной души. Будто между мной и душой истончается (если не исчезает) препона — пелена сомнений. Сегодня один из таких дней. Были бы они почаще.⠀

⠀

Я все вспоминаю главного героя из фильма «Одинокий мужчина» (любимейший!), который говорил, что у него наступают моменты абсолютной ясности. А тут не моменты, тут целые дни — в таком режиме. Будто видишь все (и всех) насквозь. И так тебе хорошо. Открылись все ларчики — они открывались просто.⠀

⠀

Я словно вижу себя на отрезке собственной судьбы — точкой. И всю эту судьбу вижу — как череду падающих друг на друга доминошек, или связей — между событиями и людьми. Сейчас главное — не хотеть перепрыгнуть через несколько доминошек сразу. Всему свое время. Я пишу этот текст, его читаете вы, и еще одна доминошка падает — пошел процесс влияния на разум и душу (так же, как на меня повлиял упомянутый фильм — там вообще катарсис был). И так со всем. Взмах крылья бабочки реально вызывает цунами, просто не сразу. Можно потерять цепь событий (забыть ту самую бабочку), что все с успехом и делают. А если бы помнили, то смотрели бы на всех насекомых с интересом, думая: «Что оно сотворит сегодня?»

Это нормально

Такое ощущение, что нормальных, стабильных отношений попросту не существует. Какая-то утопия, о которой куча книг, изобилующих «Повысь самооценку, и все будет ок». Если честно, в моем окружении постоянно какие-то сходки-расходки. Слезы-сопли. Уж не знаю, разбивают ли они сердца себе, но мое — точно. Хотя, наверное, я должна радоваться, что человек ушел из места, где его не любят, на поиск места с любовью. Так недалеко и до политики неосуждения: всех понять, всех простить, всем жилетку для слез дать.⠀⠀

⠀⠀

Я к чему. То, что вы выясняете отношения — это нормально. Бейте посуду (но не друг друга). Злитесь. Обижайтесь. Миритесь. Нахуй эти рафинированные советы. Живем один раз. Живем, а не тлеем. Строить отношения по правилам — та ещё дичь. Любовь не признает правил. Вот поэтому любят подлецов, вот поэтому у отпетого ублюдка больше поклонников, чем, например, у меня (я — дай Бог — одного наскребу). Я праведник несчастный. Более того, я сама взрастила в себе этого праведника (бичуя себя но ночам за каждый вздох). Ничего хорошего, скажу я вам. Счастья больше не стало. Чемодан денег с самолета не упал. В лотерею не выиграла. Наследство от заграничной бабушки не получила.⠀⠀

⠀⠀

Чем ярче ссора, тем ярче будет примирение. Не понимать друг друга — норм. Мы не психологи, дипломов не получали. Мы люди, которые меняются, тупят, зачастую не выросли из ползунков. Дети, которых когда-то обидели, а они все забыть не могут (и не забудут). Идеальных нет. Да и кого считать идеальным? Того, кто и мухи не обидит? А я, будучи мухой, может, хочу, чтобы меня обидели? Это я шучу, но коль обидят, я лишь громче буду трепетать крылышками и усиленнее потирать ладошки — от злости.⠀

⠀⠀

Если вы любите друг друга и готовы к рефлексии, вы сохраните отношения. А если не сохраните, будет о чем книгу писать. Но особенно — стихи. Все стихи — оттуда. Из «мы не можем быть вместе». Из «я люблю и ненавижу». Из «я хочу убить его/ее». Если два объекта бешено сталкиваются и разлетаются в разные стороны, значит, они танцуют. Неподвижно лежащие объекты хочется пнуть ногой, а еще спросить, есть ли там жизнь.⠀⠀

⠀⠀

В погоне за благополучием (все эти книжки о правильной жизни) я лишила себя эмоций. 0/10. Не советую.

Супротив

Считаю все, что не я, враждебным, вплоть до близких, которые жаждут меня переиначить. Поэтому я всегда в броне, в борьбе. Я привыкла так жить. И творить — так. Если перестану считать мир враждебным (есть же хорошие люди, чисто теоретически), перестану что-либо делать вообще. Буду сидеть на завалинке и лузгать семечки. Творить — от благополучия? От счастья? Пока катишься сыром от одного куска масла — к другому? Вот я смотрела на свою грусть, говорила, что это нормально, и договорила чуть ли не до депрессии — вовремя схватила себя за грудки, надавала по щам. Остальные наблюдали мое угасание и ничего не делали — своих забот полон рот. А я все надеялась, что кто-нибудь действительно встревожится. Не зря же есть прославленная всеми любовь. Вроде как есть. Но не так прекрасна эта любовь, как ее малюют. Любовь — это место, где ты погибнешь вскоре. Погибнешь, воскреснешь, а потом снова погибнешь. Потому что ты натура эмоциональная, экзальтированная, не для тебя тема «они жили из души в душу и умерли в один день». На «подкорке» совсем другое записано — тебя мать бросила в младенчестве, а потом, когда вернулась и поняла, что тут как бы новый человек, стала его достоинства всячески принижать, пока он, ребенок, сам не поверил в свое «уродство». Если бьют, значит, есть — за что. Значит, ты действительно урод. Взрослым — виднее. Тут сложно не то что творить — тут сложно дышать без чувства вины (ведь ты отнимаешь кислород у других).

Как только начинаю что-то ворочить в голове, писать, получаю оценку «Ты слишком серьезная». Или ещё какая-нибудь «не такая». Так у меня отнимают — меня. Никто меня не знает, даже родные и родственные, и, видимо, это нормально. Умираем и рождаемся — незнакомцами. И я сажусь за текст, доказывая, что я есть, я такая, а не другая, я никогда не изменюсь (в угоду), бери — или уходи. Не берут — разводят руками, потому что я драматизирую и «надо быть проще».

Так — борясь с другими — я доказываю, что что-то значу. Умею (научилась). Все это, конечно, с позиции психологии не совсем здоровая история (контрзависимость, доказывание собственной значимости), но кто из творцов — здоров? И что считать «нормой»? Благополучие с семечками в кулаке? Как? Вдохновляет?

Доброе, короче, утро

Странный, конечно, режим дня. Не спишь всю ночь (раньше в такие ночи я перечитывала стихи Цветаевой про бессонницу, чтобы обеспечить себе, так сказать, 3D и поддержку; больше всего, конечно, поддержку), засыпаешь под утро, спишь часа 4, делаешь дела (в состоянии вареной картошки), а потом снова заваливаешься, уже часов на 5, чтобы в совокупности было 9. Вечером снова 2-3 часа в бреду (не могу назвать это сном, и все кажут какие-то странные картинки; сегодня я была американским летчиком), чтобы всю ночь провести за сериалами, руганью на собак, которые лают на мужиков, ищущих под забором закладки, и мыслями о смысле бытия. Но слава Всевышнему, в перерывах между всеми этими безобразиями я пишу. Это же надо момент словить — чтобы было недостаточно сонно, достаточно бессонно, не хотелось есть и пить, не после еды, не после, Боже упаси, душа, с должной степенью говорливости и юмора. Вот говорливость — одно из самых сложных условий. Я иногда, чтобы войти в это состояние, наговариваю людям голосовые сообщения. Во-первых, так можно понять, хочется ли тебе обращаться к словам, не тошнит ли. Во-вторых, понимаешь, имеется ли свобода говорить/писать всякую чушь. К слову о свободе, недавно я вывела рабочую формулу моего творчества: надо чувствовать свободу и несвободу одновременно. Свобода даст тебе силы идти (точнее — дурость идти; недюжинные силы абсолютного дурака). Несвобода же заставит тебя каждый раз делать все лучше и лучше, потому что ты все еще в заложниках у прошлого, где изо всех углов тебе говорили, что ты ничего такого потрясающего не делаешь, так, писюльки какие-то (а ты, десятилетний, уверен, что в этих «писюльках» есть зерно таланта — только как это докажешь, когда все воротят нос?). Главное здесь — не скатываться в ту или иную сторону, а держать баланс, гореть и тушить этот огонь одновременно. Доброе, короче, утро.

Парадокс творчества

Творчество происходит от ужасной свободы и несвободы одновременно: с одной стороны, ты находишься в заложниках у прошлого, сражаясь ДО СИХ ПОР с сомнениями других — в тебе, а с другой стороны, ты позволяешь себе быть выше всего этого, впадаешь в транс и просто начинаешь танцевать — на поверхности выбранного материала. Где-то на середине, между этими двумя полюсами, и совершается творческий акт, доказывающий, что ты можешь ПРАКТИЧЕСКИ всё, но в этом «практически» — минус целая Вселенная, которая в любом случае тебя перетанцует.

«Большое волшебство» Элизабет Гилберт

Обещала отзыв на «Большое волшебство» Элизабет Гилберт. Вот пишу. Потому что об этой книге, я считаю, должны знать все. Не только те, кто занимаются писательством. А вообще ВСЕ люди, потому что все мы сотворены по подобию Божьему (как вариант), а значит, творим ежедневно, ежечасно, ежесекундно. Вот вы сейчас читаете этот текст и, наверное, что-нибудь такое думаете (например, «как же меня достало это морализаторство!»), а это уже, представьте себе, творчество, просто его невыраженная часть. Мыслетворчество. А если вы напишете то, что сейчас думаете, то мыслетворчество превратится в словотворчество. Словесный понос в твиттере – это тоже творчество, еще какое.

О чем же пишет Гилберт? Как бы так сообщить, чтобы не скатиться в спойлеры… Она приводит много занимательных историй из жизни (волшебных – сами поймете, почему), которые доказывают, что все происходит не просто так, а зачем-то. Что идея имеет потенцию развития (об этом я тоже писала – или до Гилберт, или вместе с ней; эффект «многочисленного открытия»). Иным словом, идея живая и мыслит. Если она поймет, что с вами каши не сваришь, она может уйти к более трудолюбивому автору (и сделать его знаменитым на весь мир). Вот поэтому так важно слушать себя. Но ничего страшного, если она собрала вещи и свалила. Есть много других классных идей, которые ждут своего воплощения. Идея как трамвай: ушла одна – придет другая.

Гилберт уговаривает человека открыться миру. Что-то все-таки делать, а не делать (и винить себя за это). Говорить, когда хочется. Танцевать, когда хочется. Петь, когда хочется. Возможно, этого в книжке и не было (дословно), а я прочла это между строк. Для полноты картины ознакомьтесь с инстаграмом этой удивительной женщины, не побоюсь этого слова, женского гуру, и посмотрите ее выступления на TED. У нее простой и вдохновляющий английский, и на русский его переводят ничуть не хуже. Мне настолько близка ее подача, ее мышление, ее «плавание по волнам на спине», что в какие-то моменты я ловила себя на том, что проваливаюсь, растворяюсь, тоже плыву – вместе с ней, мы смотрим в небо и молчим, потому что понимаем друг друга без слов.

А теперь история, как я на эту книгу вышла. Совершенно случайно. Да, я знала, что Гилберт – автор мировых бестселлеров (одного – точно). Слушала ее на TED (и даже скринила цитаты, потому что уж очень это было остроумно). Но почему-то ограничивалась только этим. Но, видимо, время пришло. Я зашла в группу подержанных вещей и стала листать фотографии, дабы найти какую-нибудь старинную вещицу и влюбиться. Попала на фото полок с книгами, где в центре, как главная воительница, стояла она – книга «Большое волшебство: творчество без страха». И решила, что это знак.⠀

⠀

Если я скажу, что вот так надо писать, так надо говорить с людьми, я совру. Если автор (или вообще – оратор) не включает в свою подачу «социальный элемент», то его это сделать не заставишь. Нужна потребность – помочь. У Гилберт эта потребность есть, но без морализаторства, чем богаты иные книги по саморазвитию. Если Тим Рат со скрупулезностью невротика пишет, что нужно есть, а что нельзя (я позволяю ему меня наставлять – как-никак у него страшное заболевание, и он действительно вынужден следить за питанием), то Элизабет Гилберт не трясет перед носом пальцем, языком не цокает, глаза не закатывает – она всего лишь напоминает, что можно расслабиться и наслаждаться каждым делом, которое ты делаешь. А если так вышло, что ты писатель, то не убиваться, не проклинать судьбу и не лезть на стену, а развлекаться. Говорить с собой и другими, веселиться, хулиганить, искать приключений и вещать о них. Никто нас никуда не гонит, хворостиной по заднице не бьет, так что можно налить себе кофе, сесть на диванчик и написать что-нибудь такое, от чего у других (и у тебя – прежде всего) заболят от смеха бока, ну или – сердце.

Якорьки

Вчера я выпала из реальности примерно на час. Мы подошли к метро, я начала свой монолог и очнулась только тогда, когда осмотрелась и поняла, что я не дома, не в кафе, не в пути, а стою в центре Москвы, а вокруг снует толпа. Хорошо, что слушающий не сбежал (под шумок), а то стала бы городской сумасшедшей. Женщина уронила телефон, я посмотрела на часы — УЖЕ восемь. Совершенно потеряла счёт времени. И как только у меня спина не отвалилась (и язык) — столько трындеть. В какой-то момент я даже представила то, о чем говорю. Картинки крутились перед глазами, как кадры из фильма. И я периодически наталкивалась на всякое разное в бело-голубых огнях — оно в Москве везде и заменяет снег.⠀

⠀

Пока я не скажу или не напишу, я не пойму. Многие писатели с этим сталкиваются — размышление помогает расставить все по полочкам или обобщить имеющееся. В любом случае эффекта больше, чем было до.⠀

⠀

Говорила я, в частности, о «якорьках» или «маячках», которые надо себе поставить в достаточном количестве — чтобы держаться их, когда начнешь проваливаться в яму самобичевания. «Якорьки» — это такие позитивные моменты (как фотографии на стене). Они могут быть совсем ерундовыми — лишь бы доказывали, что все в вашей жизни не зря, что вы что-то да можете. У меня некоторые такие абсурдные, что неудобно о них говорить (очень много снов). А иные действительно доказывают, что я не тварь дрожащая и право — творить — все-таки имею. Например, что мои стихи читал Люк Дженнингс (автор книг, по которым снимают мой любимый сериал «Убивая Еву» — он читает на русском) — сказал, что они прекрасны. Или то, что меня особенно тепло приняли в литературном клубе с прозой — юмор мой оценили (это редко бывает). Или отзыв читательницы, которая уже стала другом, что я своим текстом вселила в нее веру в любовь (а нашла она меня случайно — но мы-то знаем, что случайностей не бывает). А если подумать, всех, кто меня окружает сейчас, я нашла именно благодаря творчеству, которое всегда считала блажью. Думала, что есть более серьезные занятия, а это так, поиграться. А сколько я всего не знаю — ох, и каждый день что-нибудь такое вершится, что обязательно окатит волной счастья. В один из дней. Когда не ждёшь.

Жизнь есть сон

Я впервые задумалась, что все вокруг нереально, после фразы Кальдерона «Жизнь есть сон», которую мы мусолили на семинаре. Не то что бы я ловила себя на утекании из этого мира в мир иной (как ловлю сейчас), но представила, что такое возможно. С каждым даже не годом, а месяцем я все больше знакомлюсь со сферой, которую давно принято считать сферой «переработки дневных переживаний». Доходит до того, что я, засыпая на короткое время, остаюсь в сознании и спрашиваю тех, кого я ТАМ увидела: «Извините, а я где?» А потом надо же вернуться — и я уже спрашиваю: «Извините, а как мне оказаться ТАМ?» И мне отвечают (с лицом «можно же догадаться, ну»): «Попробуйте уснуть ЗДЕСЬ». И я засыпаю ТАМ и просыпаюсь ЗДЕСЬ. С ощущением бесконечной рекурсии. Иногда я устаю от нематериальности параллельных миров и, пробуждаясь в мире, где ощущение тела для души сродни тасканию на себе бетонного блока, начинаю трогать вещи. Я гладила стул полчаса. Кто-нибудь увидел бы — решил бы, что я рехнулась. А я просто восхищалась материей, текстурой дерева и ткани. И смотрела в окно, где рос такой материальный дуб, и чувствовала нутром каждую его веточку. Будто этот дуб — я.⠀

⠀

Я верю, что наша энергия разделена на части. Часть находится в иных мирах, часть заточена здесь. И мы просто переключаемся между режимами. Не думаю я, что душа вылетает из тела и, вращаясь (когда засыпаю, начинаю закручиваться — похоже на пьяные «вертолеты»), отправляется путешествовать. Скорее всего, она соединяется с другой своей частью, происходит обмен «питательными веществами», земная часть очищается от негатива (поэтому спать надо обязательно), наделяется новыми силами и задачами. Потому что каждый раз я просыпаюсь другим человеком — словно меня, сломанную, починили. И мысль пульсирует: «Все не зря» (а засыпаю я с противоположной).⠀

⠀

Можно даже почувствовать, как «иномирье» накладывается на земное. Это дежавю — в последнее время я делаю фотки, которые уже делала. И этот блог я уже вела (чувство порой до тошноты). Иногда картинки всплывают перед глазами — стоит только поспать меньше обычного. Просто часть нашей энергии не здесь и считывает информацию ОТТУДА. Наверное, этим процессом можно управлять, но я пока далека.

Главное противоречие

Главное противоречие, которое стоит принять — то, что, с одной стороны, наша оболочка — временное явление (дана нам в пользование; можно забить татухами по горло), а с другой, что эта жизнь — одна, абсолютно такой же не будет (поэтому надо идти навстречу приключениям, говорить всему ДА, гнать за любой движ). Противоречие потому, что часть меня (тело) — вроде как не я (не субъект, а объект), а жизнь все же моя: я не наблюдаю за ней, как за жизнью персонажа (я субъект действующий).⠀

⠀

Если выполнять первое условие и относиться к своему телу как к холсту или инструменту получения удовольствия (еда, спорт, секс), исчезнет озабоченность телесными проблемами (что-то не той формы, прыщи, внутренние недуги). Если что-то поломается, ты либо это починишь, либо примешь это как особенность инструмента (а не производственный брак — уповая на судьбу: «За что?»). Мне досталась собака с пятью лапами — бывает. Она ничем не хуже собаки с лапами четырьмя. Мне кажется, бережное отношение к телу лежит как раз здесь. Ты воспринимаешь свое тело как ТЕЛО, не как себя или часть. Ты уже не ставишь между «тело болеет» и «я болею» знак «равно». Хотя здесь главное не провалиться в полное отрицание имеющейся оболочки или ее части (ксеномелия) и всего материального. Все-таки какая-то связь, дружественная, между вами должна оставаться. Например, понимание, что от этого тела зависит благополучие личности и жизни в целом. Будучи в больном состоянии, оно вряд ли принесет вам счастье.⠀

⠀

Ваша жизнь — это отрезок времени. Отрезок — клац-клац ножницами. Времени — определенная продолжительность. Это 1,5 часа, которые выделил Главный, чтобы вы сняли то, что хотите. Не говенную российскую комедию (среднестатистическую жизнь), а приключенческий экшен, где каждые 5 минут происходит что-нибудь неожиданное. Чтобы дух захватывало. Чтобы не было времени на попкорн. Мой фильм — это полуторачасовое прозябание у окна, а на фоне звучат мои мысли и шутки, над которыми я периодически смеюсь (иногда плачу). Я сижу у окна и никуда не иду, потому что знаю, что там, за дверью может быть холодно и больно. Но я же могу зайти в кафе — там тепло. И могу принять боль, которая обязательно меня найдет — с любовью.

О зависимости

«Вы зависимы, пока в вас нет покоя», – пишет Анна-Мария Цурхорст, немецкий психолог, в одной спорной книжке. Спорной потому, что на 50% содержания я глубоко закатывала глаза – Цурхорст ставит женщину в зависимость от мужчины и критикует эмансипацию. Но и такие книжки надо читать, особенно людям, периодически скатывающимся в снобизм (как я). Как по мне, эта фраза сродни «У вас социофобия, пока вы не выхо'дите из дома». То есть Цурхорст путает причину и следствие. Ощущение покоя должно базироваться на внутренней жизни личности, а именно – на решении невротического конфликта (конфликт – это противоречие, противостояние: «Хочу быть известным, но боюсь, что засмеют»). Так что вы спокойны как раз потому, что отсутствует зависимость. И тревожны — потому, что эта зависимость есть.

Любая зависимость рождает напряжение: это постоянная оценка соответствия или несоответствия определенному (образцовому) состоянию – стремление к иллюзорному покою (отсутствию боли) или, это уже совсем для наркоманов, эйфории. Это постоянное погружение измерительного аппарата в себя – дабы определить уровень боли или кайфа: если есть, достаточно ли?

Зависимость от чужого мнения — постоянная оценка чужих слов в свой адрес: соответствуют полученные слова образу в вашей голове или нет — хорошему, естественно. Когда число запросов со стороны (иным словом, претензий) превышает определенный порог этой зависимости, может случиться нервный срыв. Но дело даже не в том, что «другой человек давит на больное», а в том, что на это «измерение» тратятся колоссальные внутренние ресурсы. С каждым таким «дротиком» в ваш адрес растет напряжение – та самая дыра, куда утекает энергия. Возможно, вы даже возьмете щит и начнете отбивать эти «дротики», но, опять же, вы тратите время и силы – на доказательство, что вы на самом деле очень хороший. Видели огромные комментарии в ВК на тему феминизма? Их пишут зависимые люди. Им все время кажется, что на их позицию нападают и надо – не на жизнь, а не смерть – ее защищать. Когда-то и я такой была – доказывала «феминисткам», что знаю психологию, потому что прочла на эту тему целый шкаф, и получала в ответ: «Я вот ни одной книжки не прочитала, но знаю психологию лучше вас!» Это сейчас я смеюсь, а тогда была обескуражена, мягко говоря. На каждый выпад в свой адрес я писала громогласную обличающую статью – хоть какой-то толк был, а ситуация да, нездоровая. Потому что – кто все эти люди? Что они значат – для меня?

Зависимость от сахара (любого наркотика) — оценка своего состояния с последующим удовлетворением от получения новой дозы. Кстати, невротическая зависимость в отношениях стоит рядом с углеводной (зависимость от сладкого). Невротику нужно постоянное доказательство, что он тварь дрожащая и права не имеет, поэтому он может ВЫДУМАТЬ негативную реакцию партнера (тот как-то не так посмотрел), лишь бы получить новую дозу живительной боли. То же самое с БДСМ. Когда человек перестает быть невротиком, он уходит от этих практик (знаю по себе). Ему больше не нравится, когда ему причиняют боль. БДСМ – это отличная характеристика отношений: сразу ясно, кто от кого зависит. Когда я просила, как Верка Сердючка в своем юмористическом монологе: «Сделай мне больно!», я была совсем не в ладах с собой. Мне казалось, что тот человек гораздо лучше меня, что мой единственный удел – восторгаться и пресмыкаться. Меня разбудили слова нового знакомого: «Посмотри, в кого ты превратилась! Ты смешала себя с грязью! Ты не такая, ты гораздо лучше! Очнись!» Уходить из невротических отношений – это тяжелый труд, но я это сделала. Честь мне и хвала.

Вот поэтому у зависимого человека нет покоя. В состоянии покоя человек не занимается измерением соответствия. Человек вообще ничем не занимается — ему хорошо и так. А если и хочет заняться, то делает это дело, оглядываясь на собственные, РЕАЛЬНЫЕ, каноны (потому что уровень у всех разный — кто-то впервые нарисовал человека так, что не хочется плакать от жалости, и это, определенно, успех). Человек не оглядывается на планки, которые диктует ему «идеальный образ себя» (он, как мы выяснили, недостижим), не оглядывается на реакцию другого человека (потому что стены его круга самоопределения крепки), не оглядывается в поисках новой дозы, будь то боль или быстрые углеводы. Опять же, все это происходит неосознанно – это выученная модель мышления: человек начинает думать, что ждет его в будущем (плохое – обязательно), и ловит сначала тревогу, а потом и паническую атаку. Делает он это не специально – его психика так работает. Психике нужно подтверждать собственные установки и страхи, иначе возникнет еще большая тревога – от неопределенности и пустоты. Пустота – то, с чего начинает каждый освободившийся от зависимости человек. Вот поэтому я пишу о «внутренней наполненности» — основополагающем чувстве стабильной личности.

Человек, находясь в самодостаточности и гармонии (это практически одно и то же: самодостаточность рождает гармонию, как зависимость – тревогу), плывет по течению жизни с осознанием того, что в любой момент он может сесть в лодку (или даже собственный корабль) и поплыть туда, куда ему захочется. Все фарватеры открыты.

О Юлии Цветковой и Мишель

Я феминистка и поддерживаю трансгендеров. Да, такое бывает. Выскажусь на тему спора о Цветковой (фем-соо) и Мишель (транс-соо), так как мне эта информация (в разных интерпретациях) периодически прилетает в твиттере (и ты автоматически спрашиваешь себя: «А как ты к этому относишься?»). Я знаю, что некоторые трансгендеры хейтят феминисток (не знаю, носит ли это массовый характер – не углублялась), а феминистки (судя по всему, радикальный костяк) хейтят трансгендеров, особенно «мтф». В общем, ничего хорошего. Но я прекрасно понимаю тех и других. Понимаю, за что можно – гипотетически – ненавидеть ту или иную группу людей. Понимать не значит согласиться. Понять можно даже убийцу (если встать на его место). Более того, человек пишущий должен это делать, потому что ему интересна чужая психика (или душа, если хотите). Если она для него потемки, он возьмет фонарик. Лично я предпочитаю представлять себя хирургом со скальпелем в руках – периодически я все-таки копаюсь во внутренностях (кормлю ими собак). Раньше было противно, а сейчас привыкла – минус один снобизм (а их у меня много). Такими темпами до дзэна дойду (и тогда точно не буду онлайн).

А теперь по делу.

Юлия Цветкова нарисовала то, что есть. То, что женщина видит каждый день в зеркале. И это не пропаганда чего-либо (пропаганда здорового тела? настоящности? женской физиологии?) и тем более не порнография: там нет изображения полового акта — надо понимать ЦЕЛЬ рисунка, а цель — ПРОСВЕЩЕНИЕ. Я так понимаю, власти взбеленились потому, что это просвещение СРЕДИ ДЕТЕЙ. Им наконец-то показали, что скрывается под платьем принцессы. А что же там скрывается? Небритые подмышки и ноги, бурная волосатость в тех местах, где растет, растяжки, обвисшая грудь, жирок… В этих рисунках не было сексуализированных поз (в отличие от сексуализированной рекламы на билбордах), изображенная женщина не приглашала к сексу, она просто демонстрировала собственное тело (СХЕМАТИЧНОЕ). То, что это расценили как «картинка, после которой дети начнут трахаться» – абсурд, распространение взрослой, МУЖСКОЙ, психики на детей, полное НЕПОНИМАНИЕ детских потребностей.

Я не считаю, что рисунок Мишель — пропаганда педофилии. Мангу о трансгендерах (в частности) рисуют, манга продается — вот такая сейчас «литература». Опять же, там нет сексуального контекста – это не демонстрация полового акта. Допустим, это демонстрация половых органов – чем этот случай отличается тогда от рисунков Юлии Цветковой? У трансгендеров есть половые органы (представьте себе), трансгендерам бывает мало лет – ты можешь понять, что не соответствуешь биологическому полу, совсем рано; единственное отличие здесь – это ситуация с осознанием своей сексуальной ориентации или, что сложнее, ситуация со сменой пола. Есть женщины, которые, чувствуя себя мальчиками, осознавали себя как лесбиянки (уже в более взрослом возрасте, конечно, и это серьезный путь – принять себя ТАКОЙ), а есть те, кто так и не смирился с собственным телом (и начал процесс «перехода»). Я так понимаю, на картинке изображалось именно несоответствие «внутреннего гендера» биологическому вкупе с бытовым процессом. Вообще-то там изображена непростая ситуация, с которой сталкиваются трансгендеры «мтф». Почему не рассматривается цель творчества? Цель – не порнографическая, не гедонистическая вообще. Цель – просветительская. У меня в голове не укладывается, почему – если следовать логике карательного патриархата – не сидят тогда все авторы манги, где изображен секс с малолетними? Почему сайт «фикбук» пестрит всевозможными кинками, среди которых, опять же, «секс с несовершеннолетними»? Или сажайте всех, кто в этом замешан (особенно тех, кто изображают половой акт), или не сажайте никого (и не создавайте абсурдные, порочащие ваш «авторитет» прецеденты).

То же самое и с Юлией Цветковой. Или сажайте всех, кто выкладывает в Сеть изображение голого тела (даже «огуречик с ручками и ножками»), в частности мужчин, любящих бросать в «личку» «дикпики», или не сажайте никого. Дети сейчас продвинутые – могут открыть браузер и найти ЛЮБУЮ картинку. Думаю, шанс того, что это будет картинка с подобным содержанием – больше 50-ти %. Мама запрещает – значит, что-то явно интересное!

Демонстрация силы против личности, карательная операция, направленная на одного человека или небольшую группу («московское дело») – это потеря еще одной подпорки, поддерживающей авторитет известных структур. Основы там давно нет, но есть костыли. Так вот, один потерян.

Оба случая – это порочащие этот авторитет прецеденты. Доказательство, что законы в стране не работают, что они носят формальный характер и изображают подобие работы только тогда, когда скажешь «фас». Это иллюзия защиты, в частности детей. Иллюзия безопасности. Как быть в безопасности, когда мужчины, бьющие женщин, гуляют на свободе, а женщины, добивающиеся своей идентичности, сидят в тюрьме?

А вот сейчас я буду гнать на «привычный взгляд» российского патриархата. Как по мне, он настолько сконцентрировался на гениталиях, что каждый такой рисунок принимает «близко к сердцу» (или «к члену») и обращает на него всю свою ненависть, нереализованность, основанную на неприятии важности сексуальной сферы. Иным словом, ебаться в нашей стране все еще неприлично (как и ругаться матом – там же все о сексе!). Видеть голую женщину, более того, заниматься с ней сексом, а потом сажать за схематичный рисунок этой женщины — это как, простите? Логика где? Допустим, ключевое здесь – «детки могут пострадать». А то, что вы занимаетесь сексом, а в соседней комнате ребенок – ничего? Я так понимаю, надо всех авторов энциклопедии «Мир женщины» посадить? А что, я читала ее лет в 10, узнала тогда, что такое «коитус» (он там во всей красе описан и изображен), а также «дефлорация». Вообще много красивых слов узнала. Посадим авторов брошюр, где изображены половые органы в разрезе? А вдруг ребенок глянет? И Сорокина — уж любит он коитус описать, проказник эдакий? А вдруг ребенок прочтет? И наших художников, кто обнаженку рисует, а тех, кто успел умереть вовремя – посмертно? А то вдруг… И родителей, кто со своими десятилетними детьми о сексе разговаривает – тоже, заодно, а? А детей – в дом сирот. Как было бы классно! И если раньше страдали только женщины, теперь вот уже и до трансгендеров добрались. Геноцид уязвимых групп населения — вот это что, а не «защита детских глазок от порнографии». Иллюзия защиты и геноцид.

Я выступаю ЗА ЧЕЛОВЕКА, за его личность и достоинство. Если человек — трансгендер, он сталкивается с чередой проблем (особенно в России), с которыми он хотел бы поделиться с остальными. Изображение (письменное или в рисунке) процесса «перехода» — это не склонение к такому (как и радужный флаг — не склонение к однополому сексу, как и демонстрация голого тела – не призыв к сексу) хотя бы потому, что здесь есть генетические факторы. Есть наука, которую никто не учитывает. Причины трансгендерности до сих пор не обозначены окончательно, но есть исследования, доказывающие, что «ощущение иного пола» связано с гормональными изменениями, когда ребенок еще в утробе. Не желать понимать это – значит выставлять напоказ собственное мракобесие. Говорить: «Я не знаю биологию. Я не имею должного образования. Я не хочу развиваться».

Если человек — женщина, принимающая свой пол, она может выбрать позицию быть феминисткой и говорить о теле женщины СВОБОДНО. Более того, она может показать это тело — свое, далекое от уродливых стандартов красоты. Ларчик давно открылся, женщины поняли, что им все эти столетия вешали лапшу на уши, что мужчины подмяли под себя все, что можно было подмять. Женщины заявили, что больше не хотят быть рабами. В частности, рабами стандартов, которые навязал женщинам патриархат – «такой должна быть самка, чтобы у меня встал». Рисунки Юлии Цветковой – это рассказ маленьким гражданам нашего государства, что все, что они видят на картинках в магазине, вранье. Что есть правда, которая умалчивается. А цель только одна – чтобы девочки любили себя такими, какими они родились. Чтобы не ложились под нож – в угоду фаллоцентричному патриархату. Вот поэтому феминистки так негодуют, когда девушка хочет сменить пол. Если честно, мне тоже досадно, но я ничего не могу с этим поделать – человек так себя ощущает, это его путь к комфорту.

И последнее. Патриархат уже дошел до того, что залезает в голову РЕБЕНКУ. Его – одержимая коитусом – голова распространяется уже на тех, на кого она не должна никоим образом распространяться. Кто-нибудь вообще спрашивал ребенка, хочет ли он заняться сексом, когда смотрит на картинки Цветковой и Мишель? Как, интересно, вы бы ему это объяснили? «Ну, ты хочешь вставить свой «писюн» в ту дырочку, которая у девочек?» Господи, да это же абсурд! Как это в голову вообще могло прийти взрослому человеку? По логике МУЖЧИН, трахаться хотят все – все хотят этого божественного члена, вокруг которого крутится Вселенная! Да не хотят все трахаться. Маленьких девочек все это интересует чисто с позиции «я познаю мир». Я увидела этот «стручок» лет в 7, наверное. Если не раньше. Еще подумала: «Что это такое, Господи?» А ведь попросила мальчика снять штаны – специально, чтобы узнать, чем мы с ним отличаемся. Смотрела я на ЭТО и уже представляла, что можно на него надеть. «Наверное, есть специальные «написюнчики» из ткани», – заключила я, качая головой. Возможно, у маленьких мальчиков не так. Мне рассказывали, как один снял штаны и тыкал своим «стручком» девочкам в глаз. Вот об этом надо говорить. Об этом надо думать. Потому что проходят годы, этому мальчику сорок, а ничего не меняется.

Мы уязвимы, все, абсолютно — вот о чем говорят эти дела. Поржешь над мемом о Христе — тут же постучатся: оскорбление, позвольте на выход. Я не знаю, как в этой стране спать и не вздрагивать от каждого стука. А вы знаете?