Ну
вот, мне 29. Не думала, что доживу до этого
возраста, если честно — столько было
потрясений. Но это не итоги жизни, а
итоги года, так что мне есть чем себя —
и, возможно, вас — порадовать.
Какое-то
время назад я ушла в глубокую депрессию
— это была не меланхолия, не сплин, не
астения, а именно депрессия, с плохими
мыслями и всеми вытекающими (опустошение,
отсутствие эмоций и пр.). Причины,
естественно, экзогенные. Так было плохо,
что я реально стояла перед выбором: жить
или не жить? Буквально держала свою
жизнь в руках, раздумывая, куда ее деть:
применить к чему-нибудь, «поюзать» или
все-таки выбросить? Не выбросила, стала
«юзать» — не пожалела. Я назвала это
время «мировоззренческим кризисом» —
когда старые установки мертвы, а новых
еще нет. В своих старых установках я
рассчитывала на других, полностью
зависела от них, более того — всю себя
размещала не в себе, а в других. В момент
кризиса я поняла, что дальше так
продолжаться не может, надо что-то
делать. И стала вычленять других людей
из своего самоопределения — больно, а
что делать. Будто деревья из себя
выкорчевываешь. В конце остались одни
ямы с пустошью.
Обрастать
цветами — не так просто, как кажется.
Отныне на мне не будет деревьев, я сама
себе дуб и клен. А вокруг будут цветы,
каких свет не видывал. Те, что в Италии
— повсеместно (смеюсь). Цветы эти —
любовь. Любовь не к
себе (хотя и она там есть), а чувство в
целом. Наполненность, сила, ясность.
Когда ни откуда не дует, когда так жарко,
что хочется открыть окно в тридцатиградусный
мороз. Метафору можно понять буквально
— я на самом деле стала меньше мерзнуть.
За
этот год я — через тернии плохих мыслей
— пришла к собственной душе. Я думала,
что там ящик Пандоры, что я не увижу
ничего, кроме теней. Но это был сундук
с драгоценными камнями, и пусть он был на дне Марианской впадины — я все же
опустилась в самое глубокое место на
планете и нашла там несметные богатства.
Я поняла, что все, к чему я стремлюсь,
уже есть во мне, как и в каждом — просто
не в те сундуки заглядываете.
Как
я пришла к собственной душе и обрела
гармонию? Я давно стала замечать, что я
в реальности очень отличаюсь от той,
которая во сне. Во сне я рублю правду-матку,
веселюсь, руками размахиваю, пляшу,
целую всех и обнимаю. В реальности все
было ровно наоборот — если я и была
веселой, то это всегда был смех с горечью.
Сейчас я хотя бы могу этот горький смех
имитировать — для текста, а тогда это
была та самая доска, за которую держался
спасшийся после кораблекрушения юнга.
«Обнимашки? Пф, для сентиментальных
дураков», — думала я и грызла себя по
ночам вопросами, что же со мной не так.
А потом приходил сон, и в нем я кружилась
в прекрасном платье, пела и танцевала.
Я чувствовала, что это я, но я, погребенная
заживо — когда-то. Даже не думала, что
смогу к себе той приблизиться, даже цели
такой не стояло — я просто сделала шаг,
имея в виду то, что с каждым шагом мне
будет все лучше и лучше.
Если
вспомнить родимый психоанализ, то я
приблизилась к «наличному Я», избавившись
от зацикленности на «Я идеальном».
«Наличное Я» — это все, что в тебе есть:
открытое и скрытое. Мы себя никогда до
конца не откроем, не познаем, но что нам
мешает ощутить миры, которые прячутся
за невзрачной оболочкой (но все меняется,
когда посмотришь в глаза)? Творческому
процессу, на который я временами решалась, постоянно сопутствовал страх. Не растеряла ли
умение? Не пролежала ли на диване талант?
Работают ли лингвистические связки?
Смогу ли? Осилю? Я вступала в новый текст,
как вступают на болотистую почву —
вытягивают ногу, опускают стопу, нажимают
сначала слабо, а потом сильнее, и наконец
делают шаг, но все равно смотрят назад
— если провалится, отпрыгну. А еще сотни
глаз, мигающие со всех сторон — ожидают,
когда оступишься. Сейчас все иначе — страх остался лишь словом из пяти букв.
Я
не так изменилась за этот год, как за
последний месяц. 8 сентября (я веду что-то
вроде дневника) мне приснилось, как я
танцую и кружусь в голубом платье и так
мне хорошо, как не было никогда. И гуляю
я по подземным ходам (сегодня опять там
была и хвалила Арбенину; мне кажется, я
очень мало знаю о своей душе...). И в том,
сентябрьском, сне незнакомый дедушка
дал мне сломанную лампу и я должна была
ее нести — у нее отваливалась верхушка,
но, насколько я поняла, она все равно
работала. Я просто очень хорошо помню
то благоговение, ту необузданную радость,
дикое веселье, что поселила все это уже в
сознании (взяв из бессознательного —
тех самых лабиринтов) и не хочу менять его на какой-нибудь суррогат. Я уже писала,
что, вернувшись путем медитации в утробу
матери, я узнала суть своей души — это
ребенок, который хочет веселиться. Он ждал этого воплощения очень
долго, он готовился, он предвкушал. Так
не будем же ему «портить малину».