Культура одиноких (общая рецензия)

на:

1. "Цену соли" Патрисии Хайсмит;
2. "Кэрол" Тодда Хайнса, 2015;
3. "Войлок" Кристины Лужиной.

В рецензии на "Цену соли" Патрисии Хайсмит я написала, что данная книга для одиноких. Сейчас я могу сказать то же самое относительно фильма, хотя, вот парадокс, книга и фильм в моей голове не пересекаются. Чтобы разделить два художественных произведения, которые вроде бы должны быть связаны, ведь Филлис Нэджи адаптировала роман своей подруги Хайсмит, пришлось пересмотреть ленту три раза. Благо, каждый пересмотр - наслаждение. Что дает пересмотр, кроме новой дозы катарсиса? Ты избавляешься от субъективизма и начинаешь оценивать картину с позиции начинающего кинокритика, даже не зрителя: слишком велика база, чтобы встать в ряд с пожилыми парами, восклицающими: "Харольд, они лесбиянки!" База, которой я уже обладала, включала роман на двух языках (английском и русском), историю его создания, тизеры/ролики/гифки/перевернутые видео из кинотеатра (будь они неладны!) и, так уж вышло, мой собственный роман, который был начат недавно. Мешало все.

Не зная английского, я решила прочесть "Цену соли". Опыт, скажу вам, полезный. И язык можно выучить, и познакомиться с американской литературой середины прошлого века. Конечно, литература сия не гениальна, но на звание талантливого романа о гомоэстетике претендовать в состоянии, романа причем суггестивного, ценного в плане фиксирования деталей ушедшей эпохи. "Цена соли" - это памятник культуры. Отчасти культуры маргинальной. В слово "маргинальный" не вношу отрицательного подтекста, потому что имею в виду отношение именно пятидесятников к однополым отношениям, будто это что-то за гранью, выброшенное по причине болезни. Возможно, никто не поймет подобную ситуацию лучше, чем представители ЛГБТ современной России. Как известно, "Цена соли" - это единственный роман, который не заканчивается плохо. Если взять "Детский час" - фильм с Одри Хепберн 1961-го года, - то тот заканчивается так, как заканчивается вся "однополая" литература того времени - смертью одного из участников отношений. "Цена соли" не заканчивается никак. Финал открыт. Хайсмит поступила умно, не взяв на себя ответственности. И действительно, получилось крайне эстетично, что мы можем уже воочию наблюдать на пока что крохотном экране гаджета. Я не так хорошо знакома с "тематической" литературой (хотя сама ее пишу, ха-ха; может, именно поэтому не сую нос в творчество остальных), больше склоняюсь именно к кинематографу, но мне довелось ознакомиться с переведенным началом романа Ган Брук "Способы действия" (2005 г.), то есть разница между текстом Хайсмит и данным около 50-ти лет, и хочу отметить, что Хайсмит, не будучи литературным гением, гением этим стала. Быть может, Хайсмит всего лишь талантливее Брук. Быть может, играет роль колоритная эпоха, из которой Хайнс старался выжать самый сок. Быть может, одиночество, пропитавшее "Цену соли" от первой страницы до последней и совпавшее с моим одиночеством, возвысило текст и бросило его под божьи розовые пятки. Перевод, конечно, помог, в том числе помог увидеть, как много может быть в тексте того, что к тексту никак не относится. Переводчики - основные труженики российского подполья. Пора организовывать профсоюз.

Историю создания романа знаю из десятых рук и не могу воспроизвести полностью, потому что боюсь наврать. Скажу лишь, что Хайсмит бытовую историю с суицидальным концом, в которой нет ни капли прекрасного, вы уж мне поверьте, превратила в нечто колоссально эстетическое, прозу жизни поэтически обработав. Так как Патрисия обладала нервозной натурой и часто зацикливалась на некоторых женщинах, даже следила за ними, она не могла выбросить из головы посетительницу магазина, которую позже назовет Кэрол. Прототипом Терез Беливет станет сама Хайсмит. Факт наличия у романа нелицеприятной предыстории, опять же, возвеличивает творца. Талантливая голова берет от жизни самое лучшее. Как говорил Чехов, попросите меня написать рассказ о любой вещи и я напишу, вот хотя бы о гвозде. Возможно, прошлое нам кажется таким радужным как раз потому, что все плохое мы забываем, а кинематограф, фотография, литература и музыка продолжают осыпать воспоминания бриллиантами, прикрывая рвань и грязь.

Странно, что многочисленные тизеры, официально слитые в Сеть, выстроились в моей голове не в том порядке. При первом просмотре "Кэрол" я недоумевала: как такое возможно? Например, сцена, где Терез плачет в поезде, мое воображение отнесло к реакции на письмо Кэрол. В общем, первый раз вышел комом. Я только и думала: "Это я уже видела. Это не видела. Это я тоже видела". От снятой в перевернутом виде любовной сцены остановилось сердце, а я как раз выходила на работу. Боюсь, если бы я дотерпела до полного фильма, реакция была бы более сдержанной - перед любовной сценой разворачивается нехилая драма. Из тизеров и промо-роликов стало ясно, что перед выходом на большой экран ленту изрезали в куски и многие, я считаю, козырные куски выкинули. Обещали импрессионизм. А что дали? На первый взгляд, провал. Но лишь на первый. Можно предположить, что Хайнс исключил многие сцены, чтобы очистить основную историю. Хайнс, почему бы не украсить историю мазками Ван Гога или Моне? Почему не сделать картину чуть более художественной (в прямом смысле этого слова)? Так остается аскетичное повествование, дышащее на зрителя холодом одиночества, неприятия и любви, которая всегда несчастна. Но бывает так, что минусы оборачиваются плюсами. Хайнс отказался от импрессионизма в пользу холодной атмосферы 50-х. От северного ветра сводит руки. Рождественская атмосфера? Но вряд ли кто будет плакать на Рождество. А мы слушаем письмо Кэрол и ревем в три ручья. Вот письмо - гениальное. И Кейт читает его так, что просто упасть навзничь и, завидуя Эптону, Маре и Хайнсу, проклинать рок, который вас никогда вместе не сведет. И ты рыдаешь еще от этого, только громче. Письмо вытянуло весь фильм наряду с финальной сценой, когда Кэрол встречается взглядом с Терез. Вытянуло, опять же, не с негативным подтекстом - сюжет развивался, и, начиная с расставания, пошла эмоциональная волна. Мы привыкли к "экшену", а тут какой может быть "экшен"? Разве что револьвер, который в процессе поиска Кэрол польет нецензурщиной.

Еще несколько претензий, которые не совсем претензии. Игра Кейт Бланшетт. Гениальная игра, не спорю, но в некоторых эпизодах, на мой придирчивый взгляд, героиня выбивалась из характера. И если в фикрайтерстве это явление называется ООС, то тут я в непонятках. Возможно, Кейт здесь не причем и это Нэджи решила интерпретировать Кэрол еще больше по-своему. Буквально пара сцен. Кэрол - крайне закрытая женщина. Она не снимает маску даже наедине с Терез. Как мне показалось, в сцене, когда Кэрол, находящаяся в ванной комнате, просит Терез принести свитер, Кэрол была не совсем Кэрол. И любовная сцена. Гениальная любовная сцена - всем спасибо, все довольны, особенно актрисы и оператор! Самая красивая сцена. Мы не видим активности от Терез. Но она же была! Она просто обязана быть! Мы, конечно, понимаем, что у Терез нет опыта в подобном, но она жаждала Кэрол гораздо больше, чем та ее. И я восхитилась, разочаровавшись.

В целом фильм особенный. Сумеречный, глубокий, меланхоличный. Нордический. Туманный, слегка пьяный. Выверенный, пусть и не до конца. Отчаянный, но одновременно сдержанный. С безумным послевкусием. Не так силен фильм, как его послевкусие. Картина для одиноких. "Кэрол" - это рассказ о том, как две одинокие души нашли друг в друге свет, разглядели за спиной крылья и решили улететь ото всех, но были подбиты из ружья, который держал в руках мужчина в шляпе и пальто. Я благодарна  Хайнсу, что он не вырезал сцену, когда Терез и Кэрол едут в загородный дом: воспоминания и реальность, свет и тень, радость и грусть, музыка, туманящая взор слезами, все смешалось и поместилось в твоем сердце, влившись в него тонкой струйкой. Все-таки гениальные люди должны собираться чаще.

Под впечатлением от романа я решила написать свой и думала, что они будут пересекаться, но не тут-то было. Получается этакая эклектика психологического и идеологического романов под вуалью из суггестии, относящей к прошлым эпохам. Тот текст, когда от первого абзаца смеешься, а от следующего плачешь. Танцы на собственных костях. Не должно быть похожих романов, но так уж вышло, что Классические Русские Романы заставляют смотреть сначала в зеркало, а после - в небо. Россия ко многому обязывает. "Господи, как тут не пить? Можно смотреть на все это и не притрагиваться к спиртному? Нестись на тройке с бубенцами - трезвым? Падать лицом в снег - трезвым? Хватать с неба звезды, м? Чем поджечь воздушный шар своего сердца? Вино, любовь, езда без остановки, когда сейчас вы мчитесь по снегу, а через секунду столкнулись под луной с Дедом Морозом. Тот ругается на всех языках, и вот ты распознаешь родное..."

Счастье на сейчас

Так и поверишь, что человек - это только половина полноценного человека. Скучно с живыми людьми: бегут куда-то, все в заботах, которые на самом деле смешны; и весело с мертвыми - что ни книга, то открытие, и вот ты уже с бокалом, в котором плещется целый океан новых идей. Куда делась жажда персону ментально поглотить, как я говорю - сожрать? Что сейчас любовь? Две пары шагов по асфальту под фонарями? Две пары глаз, смотрящие в телевизор? Две тарелки на столе? Человек влюбляется и засыпает. Сердце его сродни колыбельной - бьется ровно. Руки - теплые. Он улыбается: "Я докажу, что люблю тебя, но давай завтра. Хорошо?" А ведь страх и лень - это практически одно и то же. Никогда не переносите любовь на завтра. Любовь тогда любовь, когда она сейчас.

Поговорить не с кем. Раньше я могла бы сказать: "Любить некого". Или: "Не с кем дружить". И вот на краю стою - не с кем поговорить. Что поделать, если ты великан и для тебя эти разговоры наряду с планетой слишком малы? Индивидуальность, оригинальность, харизма - отныне ничто, а в сельской местности даже порок. Подумалось: если мы с половиной похожи, то можем встретиться только в одном месте - в ликеро-водочном отделе, потому что больше нас никуда не вытащить. Посмотрим друг другу в глаза, а в них - тихая радость, скрываемая под усмешкой. Сейчас меня не вытащить даже за вином - "пьяная неделя" убила желание употреблять алкоголь, как минимум, на полгода. Человек любит, хорошо, но не спрашивает о творчестве, не пытается узнать новое обо мне, не говорит хороших обо мне слов. Грызет у углу кость, если кость эта вообще существует. Светишь на него фонариком: "Ты кто такой? Выходи!" А оно только зубами щелкает. И прячется. Любит ли? Любовь бывает разная: одна живет в сердце, другой же в сердце нет.

Если бы я не была женщиной, я бы забыла, как восхищаются женским телом, что в нем есть такого прекрасного. Фотографии и фильмы не в состоянии удовлетворить интереса, когда глаза и сердце связаны самой толстой в организме артерией. А тут только ногти можешь изучать два часа - какие они замечательные, женские ноготки. Могут царапать до крови, а могут и приятно щекотать. А когда они своей поверхностью гладят запястье, спускаясь в углубление ладони? Ради таких моментов я остаюсь жить. Да, ради ногтей. Ну, если углубиться - ради наличия в этом мире прекрасной женщины. Сколько внутри пустоты, которую некем заполнить! Не бросать же в себя первого встречного! Это ведь целый город незнакомцев внутри образуется. Я не могу одеваться так, как мне нужно (либо вещей таких нет, либо денег, либо убьют в семье). Не могу говорить всегда то, что хочу (на работе моим порывом снесло бы добрую половину коллег, и как я понимаю в этом Гурченко!). Дайте мне хотя бы любить и быть любимой так, как я этого жажду.

Великану поручили надувать воздушные шарики, и они все лопаются. Столько скопилось историй и мыслей, что опускаются уголки губ - такого потока информации обычный человек не выдержит. Между тем, творческий человек - то еще честолюбивое дерьмо, ему поддержку подавай, да не такую, как у всех, а чтобы самопожертвование - жены Льва Толстого и Ивана Бунина вместе с Авдотьей Панаевой икают, где бы они ни были. Выходит одно - не заслужила. А как что-то творить без поддержки? Выдумывать поклонение? Я и без того выдумываю счастье.

- Какая ты счастливая! Так и светишься!

- У меня всего лишь хорошая фантазия.

Оно же где-то есть, настоящее. То, которое наслаждение. Томное и наедине. Богом устроенное в хорошем расположении духа, а для участников - случайное. Такое незначительное с виду, а на самом деле великое. Я была в нем. Я знаю, каков его вкус. И от этого еще больнее.

Паперть

Душа кричит неслышно. Если бы она имела голос, я бы непременно и уже давно оглохла. От отсутствия любви (когда любящие тебя на самом деле любят себя в этой любви), от духоты работы (у меня нет амбиций, но трудовые будни реально стирают твою личность, обрубая самые живописные углы), от графика, когда боишься уснуть, потому что после сна предстоит, как минимум, очистить Авгиевы конюшни, внутри все затягивает гаечным ключом - ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ментальная тошнота. Бьешься во все двери, стучишь глазами в каждое лицо. Улыбаешься, в душе призывая: "Спасите меня! Забросьте на плечо, унесите в какую-нибудь глушь, где я сяду в углу и буду просто сидеть, как это должен делать человек, чтобы в голове ни крутилось ни единой проблемной мысли, ни единой мысли вообще. Сидеть, дышать, быть". О любви тут и речи не идет. Любовь - роскошь. Поцелуи и прикосновения - они в моем плане стоят на возрасте "35", ровно через десяток. Порой мне доброго взгляда достаточно. Держишься, чтобы не броситься доброму человеку на шею, а то нарушишь, не дай Бог, это добродушие. Достаточно теплой шутки. А за окном сейчас резня ливня со снегом. Я выпрашиваю свет, как нищий. Весь мой путь - это длинная-длинная паперть.

Истукан

В физике есть точка, после которой явление начинает развиваться в обратном порядке. Сколько же, оказывается, физики в нашей психической жизни. Даже больше, чем поэзии. Тебя обидели, предали, растоптали, ты рыдаешь слезами, которые прожигают подушку насквозь, и вот наступает час, когда душа испытывает счастье. Не радость - радость это все-таки активность, а здесь просто - счастье. Исчезает страх быть униженным - это уже случилось: больше трястись незачем. Жаль, в такие моменты не попадается еще один человек с претензиями, а то бы пожала ему руку, может, поцеловала бы в лоб, перекрестив на прощание. Я не обижаюсь отныне. Я всего лишь наблюдатель, который только наслышан о том, что люди любят друг друга. У меня не то что бы иная задача - задача вообще отсутствует. Жить? И не бояться: дышать, говорить, делать. Петь дома песни. Орать песни, если заблагорассудится. Смотреть таким взглядом, какой есть в наличии. Любят, не любят - это чужое дело. Предают человека любого, а святого - и не раз.

И становится все так понятно. Чисто. Дистилированно. Уходят куда-то бесконечные роли по обстоятельствам, а иногда просто как защита. Все сливается в один котел - металлы перемешиваются и застывают в форме меня. Истукан знает свой вес. Он стоит в музее для того, чтобы там стоять. Шагающие мимо посетители, моргающие на него глаза даже не берутся в толк. О чем же думает золотая (так вышло; ноги, например, медные) голова? Как здорово быть под крышей и не бояться дождя, и как здорово быть под дождем и не бояться дождя.

В лицо пустоте

"Земфира, чай, кофе, но вино отменяется - ЗОЖ.

Работаешь днем и творишь исключительно ночью.

От себя не уйдешь и вещи, кхм, не соберешь.

И в лицо не плюнешь себе - это, конечно, точно".

и

"Не принижай свои недостатки".

Мой организм (мозг - в особенности) измучен, и никому до этого нет дела. Сначала была такая сильная мигрень, что от звонка с урока голова моя чуть не брызнула серым веществом. После - давление, как у трупа. Теперь гипоманиакальная фаза биполярного аффективного расстройства. Стоит отметить, что я наконец-то стала относиться к нему серьезно и даже засекла начало, чтобы проследить, сколько фаза продлится. Как же выматывают эти "русские горки": то депрессия с нежеланием вылезать из постели, то раздражительная мания, в которой начинаешь ругаться матом (не просто так - есть тому множество причин в виде очень неприятных обстоятельств). Покоя хочется. Нет, не так. Покоя хочется, блеать!!! Но какой может быть покой, если ты живешь в России? И ладно бы в цивилизации, где больше безразличия, чем хамства, но нет - это сельская местность, словом "село" полностью себя оправдывающая. Положение можно описать всего одной сценкой: в святой тишине и с блаженной улыбкой рассматриваю репродукции картин размером около полуметра, как в аудиторию заваливаются три персоны (завхоз, ремонтник и левый мужик) и начинают язвить, что портреты нужно вешать другие, что нужны рамки, что вообще нужно все переделать (а я лохушка без умения пользоваться рубанком). И мне бы сжаться в комок, как раньше, но я кивнула: "Как скажете". Господи, как же тонка граница между гармонией с привкусом Рая и липким обществом! Бежишь с работы как нахлыстанная. Думаешь, сейчас я пообщаюсь с человеком, который признался, что любит меня, и он точно поддержит, даст сил и веры, но тот тоже выказывает недовольство. Я реально после первых дней работы обнимала кота и собаку, говоря им: "Любимые мои, никуда не ходите. Оставайтесь дома. Здесь вас не обидят, потому что любят. Не уходите, не общайтесь с людьми. Они не приносят в жизнь ничего хорошего". А если и приносят, то в конце предательство это хорошее перечеркнет.

Люди уверены, что сильного человека можно завоевать слабыми признаниями. Всюду перекос: человеку, нуждающемуся в огромных письмах, шлют два слова; человеку поверхностному признаются в любви на пяти страницах и изысканным слогом - каждый день. Это как "Зачем тебе говорить, что ты качественно пишешь, раз ты сама это знаешь?" Можно бы смешнее, да некуда. Может, отменим фразу "я люблю тебя"? А что, люди должны сами узнавать, любят их или нет. Абсурд, от которого тошно.

Мне тут еще вопрос задали: "Ты пишешь для себя или для людей?", мол, определись, мразь. Сначала я писала для людей - видела, что то, что пишу, людям необходимо. Но все проходит. Прошел интерес, и я стала писать исключительно для себя. Не потому, что упиваюсь в тексте собственным мастерством (письменно мастурбирую), нет, а потому, что больше нет читателей. Не скажу, что опечалена этим фактом. С читателями ушел негатив, который так любит выплескивать большинство на меньшинство. Но тогда все, конечно, дышало и ширилось. Сейчас я исключила понятие "читатель". Я не зла на него (как можно злиться на безразличие?). Решила смотреть правде в лицо, в данном случае - в лицо пустоте. От пустоты этой веет смертным холодом, но у меня всегда есть мед и горячий чай.

Но мастерство все-таки не пропьешь. Не пролежишь на диване. Не просмотришь сериалами. Читая чужой текст, я чуть ли не мышцами чувствую, где нужно исправить. Руки так и чешутся. Причем это не слепое желание - я могу все свои намерения ясно аргументировать. И: лучше отшлифовать до совершенства один абзац и уснуть спокойно, чем через пень колоду переделать целый рассказ. Самолюбие - очень вредная для творца черта. Оно не дает ему корректировать свои работы. Если он и взглянет на написанный текст, то сожжет его в порыве гнева, как это сделал Гоголь. "Переписывать - унизительно, особенно когда переписывать надо всё", - ответил бы он мне. Не хватает всегда одного: точности, ясности и силы. Ну, дерзости еще (не той, что у Набокова - там гениальный перебор). Точность - специфика лексики, в частности выбора повторных номинаций. Автор выбирает близорукие слова, размытые, не дающие читателю ничего, кроме "голубого ветра" Блока. Ясность - удел синтаксиса. Логика должна читаться ледяным сквозняком. Читатель не будет выискивать глубинные смыслы в ворохе однородных членов предложения - "поезд, кактус, ручка, латы". Автору стоит помнить, что он не Бродский. Литературоведы не накинутся на его стихотворение в жажде разбить текст на слоги, дабы уловить идею. Сила всегда притягательна, с чем соглашался самый несчастный из смертных - Ницше. Силу дает опыт пройденных бед. Сила - предвестник цельности, а цельность - прямой путь к гениальности. Почему бы автору не возненавидеть свое творчество? Поди, после такого начнешь смотреть на него со стороны и обнаружить целое поле, которое придется возделывать мотыгой.

Божественная дихотомия. Я здесь и сейчас, но не здесь и не сейчас. Я состою из плоти и крови в данную секунду и осознаю собственное бытие, но на самом деле (задницей бессознательного) стремлюсь к иной эпохе и к иному месту жизни. И если в прошлое я вернуться не смогу, то есть возможность поменять местность и окружение. Найти то, что будет водой для моей внутренней рыбы. Те люди живут без меня. Вокруг них растут деревья, которые меня ни разу не видели. Для них я не существую. Приятно думать, что при встрече с судьбой ты для нее рождаешься.

Любовь кабацкая

Реальность выражает согласие. Вчера завершила текст выпадом, что детям нужны не только преподаватели ("предметники"), но и учителя жизни, и сегодня директор говорит о том же самом, практически дословно, будто в блоге моем побывал. Я всё слежу за начальством, которое ниже директорского ранга. Настоящая потеха видеть, как с тобой оно ведет себя строго, а перед директором растекается лужицей. Если бы я ставила спектакли, включила бы такую сцену. "Помните, что глубоко внутри вы только свидетель, вечно молчаливый, осознающий и неизменный". Молчу, осознаю и, может, чуточку меняюсь согласно первым двум условиям. Что начальство? Просто люди, обремененные руководящими обязанностями. Не завидую им страшно. Если я некачественно выполняю свою работу, пожалуйста, делайте замечания и я постараюсь исправиться. Но не забудем, что я и вы - представители единого общества. Внутри нас одно - человек, о котором Горький писал: "Это звучит гордо!" Гордо или не гордо, но звучит и уши затыкать не стоит. О том, что я ничем не отличаюсь от остальной массы, я поняла, когда работала на двух работах: в шесть утра за больную маму подметала возле банка, а после собиралась на пары. Возможно, раньше я бы постыдилась работать метлой и подбирать окурки с бумажками. Но жизнь меняет нас, пришло осознание, что стыдиться можно только того, что ты вообще не работаешь, то есть любая работа - это польза. Садилась на велосипед и под дождем крутила педали в центр города, врубала в наушниках музыку и убирала мусор, не забывая пританцовывать. Есть кайф даже в собирании окурков, господа курящие.

"Отягощенные памятью прошлого, отягощенные планами на будущее, вы продолжаете жить по минимуму". Обычно я говорю: "Прошлого и будущего не существует". Не существует той женщины, что нахамила в маршрутке. Не существует скривившегося лица начальника при вашей реплике. Не существует предательства, которое выжгло душу напалмом. Любви, которой была, но умерла, нет. Любви, о которой вы мечтаете, захлебываясь от боли, нет тоже. Есть единственная секунда, которая постоянно сменяется следующей. "Если бы я осознавал себя постоянно, то это больше бы походило на игру в себя", - сказал бы кто-нибудь в ответ. Мы не играем роль инстинктивно - актерское мастерство требует умения перевоплощаться. Умейте быть собой. Студентка отказывалась читать стих на публике. Я наклонилась к ней и почти шепотом напомнила, что не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас.

Счастье - это не только осознание собственного несчастья, как утверждал Камю, но и жизнь без обиды (так утверждаю я). "Как же все плохо! Сил нет!" - и останавливаешься посреди комнаты: ты здесь и сейчас, и есть в твоем отчаянии что-то поэтическое, относящее тебя к страдающим художникам начала прошлого века. Я люблю закат не потому, что он вдохновляет, а потому, что он - связующее звено между теми, кто был, теми, кто есть, и теми, кто будет. Закат видел Бунин. Закат увидят мои правнуки. Закат переживет нас всех. И пусть красота наносит рану нашему сердцу, потому что "она вечность, длящаяся мгновение, а мы хотели бы продлить ее навсегда". Но долгая красота перестает быть красотой. Именно поэтому женщины стареют. Произведения искусства теряют свою ценность, потому что запросы общества меняются не к лучшему. Создавая что-то, думать об этом не стоит. Искусство - это котел, в котором варятся мечты, фетиши, либидо и безумие. Новое творение - это всплеск психического напряжения, это спасение, которое уговорило мастера не убивать себя в порыве экстаза. Это что касается красоты души, ее бессознательных волнений. Чувства определяют связь художника с действительностью. В сотый раз о любви. Ей придают столь большое значение, потому что только она обладает мощной энергией для создания нового человека и искусства. Она заставляет человека чувствовать себя избранным, особенно если любовь взаимная. Но он не избранный. Раздутое "эго" человека, будучи парусом, гонит его корабль на скалы, потому что у каждого чувства есть срок. Мы умеем любить, но не умеем любовь эту в себе убивать. Хорошо, если бы существовали действующие инструкции.

Бывает, конечно, что ловлю себя на желании крикнуть: "По каким кабакам шляешься, любовь моя? Я твой главный кабак, слышишь?" Но я прекрасно понимаю, что в даже в губернском центре представителей ЛГБТ-сообщества можно пересчитать по пальцам. Остается только интернет-пространство, но и то не оправдывает себя: все ищут похожих и никто не ищет иную высоту. Человек просто бежит от тебя в страхе влюбиться. Ничего, пока я буду искать в себе то, что смогу вручить тебе, когда мы все-таки столкнемся. В кабаке, ага. Список мест, которые мы обязаны посетить вдвоем, ширится. Список песен, которые ты прослушаешь, ежедневно увеличивается на треть. Может, я даже суну тебе под нос пару текстов, обращенных к тебе, посетителю очередного кабака, но пока без меня. И фильмы - покажу тебе их все! Слушай, читай и смотри. Не говори ни единого слова (я не удивительная, не уникальная и не прекрасная). Просто отныне иди рядом. Я буду глотать тебя большими глотками, часто давиться и смеяться, вытирая губы. Ненасытный ребенок, который хочет захлебнуться. Губы, руки, глаза твои будут затерты моим взглядом (а после и губами) до дыр. Я сделаю правильно - буду любить тебя ежесекундно: звонить-писать много-много-много по ночам, с работы и даже во сне, а при встрече буду прыгать перед твоим лицом надоедливой собачонкой. Я не верю в иную любовь. Работа не выше любви. Семья не выше любви. Творчество не выше любви. Если, конечно, любишь.

Книги, любовь и заблудившийся Бог

Без расширения внутреннего информационного поля - за счет обращения к действительности - личность начинает деградировать. Пресловутый поход по магазинам оказывается в данном случае спасением, потому что хоть что-то новое да появилось в жизни, которая не только застыла болотом, но и начала смердеть. Все тот же перечень лиц перед глазами, разве что меняются местами. Нет встречи, когда сталкиваешься на бегу, роняешь во все стороны света документы (хорошо бы, без матного вопля), начинаешь их судорожно собирать, поднимаешь взгляд, а на тебя смотрит оно, из твоих снов и пока что немое. Я успела познать жизнь и говорю вам (строки из Самого Нового Завета): "И не будет!" Смотрите кино - оно поможет вам пережить ожидание, в конце которого всегда смерть.

Странно, почему после третьего перечитывания книги не хочется выбросить ее с ненавистью и обещанием никогда к ней не прикасаться. А человека выбросить ой как хочется. Что ты и делаешь. Да только ты у него выброшенный месяц назад, если не больше - разминулись. Выбрасываешь одного, второго, двадцать пятого, а после задумываешься, брать ли его вообще. Конкретная - например, купленная тобой в порыве букинистического экстаза - книга не заведет себе читателя на стороне. Человек, конечно, не книга. Не так - человек книга не полностью (читать его все же можно). Он не вещь, которую можно купить-продать. Он предатель зачастую. В силу разных причин: новая любовь, перемена места жительства или места учебы. И у кого здесь нет души? Книга не оставит на сердце рану длиной с "Титаник". Не завещает стопу прожитых вместе фотографий, которую если и сжигать, то только с собой, иначе никакого избавления. Не покопается в тебе, как в яме, где недавно обнаружили ценные экспонаты прошлого тысячелетия, и не плюнет в самый центр, ничего там не отыскав. "В качестве собеседника книга более надежна, чем приятель или возлюбленная", - писал в 1987 году Бродский. Не верите мне - поверьте, пожалуйста, гению.

Шагая по областному центру, вершине российской губернии, с пакетом книг в руке, я чувствую себя свободной. Вряд ли я буду себя чувствовать так в присутствии другого человека. Я же не влюбляюсь во всех подряд. Да и если признаться, вообще редко что испытываю к человеку положительное. Книги я покупаю не для статуса, не для количества и не для развлечения. Это реальная потребность - купить частичку волшебства, прочитать, проглотив ее, и стать на сотую долю процента волшебницей. Пожить не только здесь и сейчас, а в Москве начала 20 века. Возможно, быть везде и всегда. Даст ли это человек, которого заставляют любить? Ведь все в этом мире так и кричит: "Люби человека, мразь!" Я люблю. Может быть. Где-то глубоко. Краешком сердца. После бокала вина. И вот уж чего - не жажду, чтобы меня любили. Это приходит с годами - осознание, что сторонняя любовь ничего тебе, по сути, не даст. Ты прекрасно можешь прожить и без нее. Я проживу спокойно эту жизнь - "человек не к месту" и "человек, которого смерть зарезервировала еще в утробе" - и умру. Без агонии. От болезни, возможно. Оставлю после себя потомков с такой же больной психикой (что-то же должны они от меня получить; таланта нет, поэтому, простите, детишки, но у вас будет поехавшая кукушка). "Как писатель она стухла еще в 25", - скажут обо мне. Или: "Как педагог... Она никогда им и не была, честно признаться". Ничего примечательного. У меня даже нет пирсинга на татуировках. И зеленые волосы не развеваются на владимирском ветру. Что я могу дать? Купить несколько книг. Что могу показать? Что можно жить без любви. Но главнее - что можно без любви творить. Нет, мир не вращается вокруг любви. Он вращается вокруг тебя (все субъективно), а ты уже сам решаешь, любить или "да ямбись оно все хореем!"

Эти строки не только о любви и книгах. Идея, которая сквозит в каждом слове - с возрастом перестаешь что-либо требовать. Все меньше восклицаний "Как же вы меня не любите? Я же такой прекрасный!" И вот их вообще нет - святое молчание сковало уста. Успех - что это? Если для большинства это материальное поощрение: грамота, подарок или премия, для меня он кроется в большей, чем до этого, свободе. Еще один перевал, созданный окружением, преодолен. Только мой выбор: бежать мне или лететь. А может, катиться камнем. Мама беспокоится о моем внешнем виде, на что я отвечаю, что лучше бы она беспокоилась о состоянии моей психики. Пусть я пойду по улице в заштопанных вещах, но в душе моей будет ателье, где все вещи с иголочки. На тебя посмотрели не так - ты не то что не должен беспокоиться, у тебя просто есть возможность не беспокоиться об этом. С исключением стороннего мнения из вашей жизни собственно вашего существа в ней будет все больше. Осторожно - может стошнить.

Сегодня мне пришла в голову еще одна занятная мысль - вариант ответа на вопрос "почему русская цивилизация догнивает свои последние деньки?" Вспомним "русский идеал" - что парадоксально, в нем православие и коммунизм идут в ногу - наличие у нации общего нутра/дела. Конечно, в нем есть свои минусы - ограничение личных интересов. В общем, не стало ли в русском человеке слишком много личности и слишком мало человека? Выступая за закрытый индивидуализм, я призываю за открытое светлое будущее. Вот ты приносишь пользу обществу? Шлифуешь ты свою душу (или вышиваешь крестиком, кто знает)? Обратил ли ты в свою "веру" хотя бы одного ленивого? Помогать обществу - это не бросить нищему 10 рублей, это работать с конкретной душой. Если бы у нас на подкорке было записано, что культура (а не деньги и не труд ради денег) превыше всего, кем бы мы были сейчас! Я работаю с детьми, стараюсь увидеть в них личность, но не отменяю общей установки - "без культуры мы стадо". Они приходят из 9-го класса дикарями, которые не знают, кто такой Достоевский. И ведь это не сельская школа, где так важен крестьянский труд. Это среднее профессиональное заведение государственного значения. Подстегивая дисциплину, мы теряем сердца тех, кто будет жить в России после нас. Так нельзя. Чтобы "глаголом жечь сердца людей" и скручивать в бараний рог жилистой рукой Макаренко, нужно быть гигантом. Гигантом без грамот и премий - широкой души достаточно.

Господи, мои тексты не читают (черт с ним!), меня не любят ни как девушку, ни как человека (черт и с ним!), но я постараюсь быть оплотом духовности в сфере, заваленной бумажками. Это люди, которые проходят не мимо, а сквозь меня. Им тоже нужны учителя. Не только предметники - еще учителя тому, как не оскотиниться в мире, который сделать это вынуждает. Считайте, что все заблудились, и это поможет. Даже если один из заблудившихся Всевышний.

Политика любви

Не полюбив,

не опишешь любовь.

It's easy to live

when you're in love.

В любви нет сложной политики. Любишь - добиваешься - забираешь себе - обладаешь, пока не остынешь. У меня есть своя история, достойная романа, как я добивалась любимого человека. И ведь добилась. Ничего не боялась, а стоило - общество противостояло нам до конца. Сначала выведываешь почву, а после берешь свое сердце, тяжелое от любви, бросаешь его и сбиваешь любимого с ног. Поэтическую натуру - расстреливаешь стихами, прозой и рисунками. Страстную - распахиваешь пальто, под которым только нижнее белье, и любишь две ночи подряд, пока человек не попросит водички попить. Сомнений быть не должно, иначе умыкнут ваше счастье. Если меня любят, я не буду стоять над любящим с бутылочкой молока, чтобы вовремя накормить. Конечно, я буду искать того, кто повалит меня и зацелует до смерти. Я живой человек. Пусть пишу тексты, которые не читает никто. И преподаю как Бог на душу пошлет, получая за свою манеру регулярные пинки. Но я еще и женщина, набирающая очки в зрелости. Прошло то время, когда я с прищуром смотрела на блуждающие огни - от неуверенности в собственных силах. Все изменилось. Сосуд, помещенный внутри, наполняется мудростью и опытом, только сильнее разгорается желание потерять от любви голову, отречься от себя в пользу единственного человека. Чтоб каждую ночь меняться телами. Я даже согласна ради каждой встречи летать в чужую страну, в провинциальный город, название которого забываешь сразу же, как произносишь. Даже если эта встреча будет длиться час.

Любовь - это великая случайность. Это как попасть орешком от сливы пробегающей по дереву белке в правое ухо, будучи пьяным. Но еще большая случайность - любовь, которая будет бороться. Которая выметет метлой из души твоей все сомнения до единого. Ты - металл, из которого плавят изысканное украшение, вставляя в него самоцветы: вчера шпинель, сегодня рубин, а завтра сапфир. Металлические нити пересекаются, переплетаются, и вот уже ты не пластина, а искрящееся драгоценными камнями кружево. Стоишь баснословную сумму - делал мастер, который на этом рынке уже вечность. Блестишь в одном ряду с Сириусом и Альдебараном.

Знаю, мы бы не справились с бытом. Это были бы встречи, которые я отмечала бы в календаре сердечком. Иногда даже несколько сердечек подряд - отпуск. Я бы докладывала тебе: "Сегодня я выучила десять сантиметров твоего тела". И получала бы ответ: "Давай проверим". Я хотела бы искромсать тебя на куски, заморозить и есть их, чтобы ощущать тебя в себе все время. От этой мысли становилось бы страшно. Я бы призналась тебе. Мы бы насмеялись всласть. Смотрели бы друг на друга до слез в глазах: то ли от напряжения, то ли от любви. От желания кружилась бы голова - еще до алкоголя. Окружающий мир исчезал бы на пару часов, а после снова проявлялся пятнами, когда мы, усталые от наблюдения за внутренним миром друг друга, улыбались в губы напротив. Мне не везет в любви. Не знаю, везет ли тебе в ней (до меня).

Я стану гордо унижаться. И ты меня узнаешь.

Амниотически

С собой дружи, дружи всегда с собою,
Ведь идиотам весело идти.


Как же удобно - не зацикливаться на гендерной принадлежности. Сегодня ты женщина, а завтра - мужчина. Тебе даже в одежде не надо ничего не менять, просто выбираешь линию поведения, с которой чувствуешь себя в данную секунду комфортно. Автоматически отпадает усиливающий базальную тревогу вопрос "а что подумают люди?" - люди не знают, кто ты есть. И, стоит смириться, не узнают никогда. Пару-тройку раз за жизнь - и это еще по-хорошему - ты будешь выбирать из толпы "своих" и открывать им себя практически насильно. То называется любовью. Сегодня на педсовете начальница сетовала, что у преподавателя не открываются отчетные документы: "Мы всей администрацией пытались открыть". Он: "Да я сам пытался! Открыл только один!" Я поворачиваюсь к психологу: "Да это не документы - это банки консервов". Как я не засмеялась в голос над этим абсурдом, не знаю, но потеха была знатная. В тему "открытия себя насильно". Шутки - это только звон ключа в замочной скважине. Не поворот даже - звон. Наверное, я слишком много внимания уделяю отдельному слову. Да, слово выше человека, который его произносит. Слово, в отличие от него, священно и состоит из букв алфавита, за которым в русском языке читается молитва. Что читается за представителем современности? Боюсь начать искать ответ - перестану вести искренние контакты вообще.

Одиночество - прекрасно. Не понимаю, зачем из отсутствия рядом людей и понимания делать трагедию. Было бы хуже, если бы рядом были люди и они вас не понимали. Хотя вопрос - существуют ли для человека люди, которые его не понимают? Смешиваются ведь все в безликое полотно, которое где-то там, чуждое и из другого мира. Да простит меня Камю за безграничную любовь к нему, но как он точно заметил: "Люди разучились любить. Судьба человечества волнует их больше, чем судьбы отдельных личностей". Кого я люблю больше - человечество или человека? И люблю ли? Если бы мне пришлось выбирать, а в творчестве как раз и приходится делать выбор, я бы встала на сторону отдельного человека. Литература о человечестве сейчас очень популярна: утопии и фантастика моют друг другу руки. Человек с его несчастьем остается в реальности, и нет даже того, кто напишет о нем, а если напишет, то человек каким-то и не слишком несчастным выходит, поэтому и не живым, картонным. Россия - страна рыдающих людей. Писать о счастье у нас не этично.

Сообщество протыкает пузырь, в котором ты вращаешься эмбрионом. Амниотическая атмосфера нарушена. Живительная жидкость, обеспечивающая связь между тобой и архаикой, вытекла на землю и высохла. Счастливы те, кто никогда не любил. Они плавают в первичном бульоне, не зная, что такое полет, а ведь полет всегда заканчивается падением. Ты, пусть и с крыльями за плечами, сидишь на берегу моря с пуповиной в руке. Тебя в очередной раз вырастили, а после бросили. Налетавшись до тошноты, человек заново учится ходить - по жизни надо будет бегать на большие расстояния. Вот что стоит петь новорожденному, сосущему грудь.

Без автора и адреса

- Не живешь, а спишь. Будто в тумане ходишь.

- Да, я хожу в тумане. И это мой осознанный выбор.

Интересно, можно ли с полной уверенностью заявить: мне ничего от мира не нужно? В любом случае человек, принявший жизнь в виде, как она есть, нуждается в покое, чтобы и в дальнейшем ничего не требовать, ведь если равновесие нарушится и в дверь вломится невежество, естество его содрогнется. Таким образом, можно отказаться только от базисов: страх, любовь, смерть. Есть ли вообще что-нибудь, выходящее за рамки этих составляющих? Пожалуй, стоило бы расположить их в ином порядке: любовь, страх, смерть. Так хотя бы видна логика.

Допустим, я требую тишины. Тишина - это любовь к настоящей секунде, к природе, если в секунду эту ты рассматриваешь пейзаж; это страх услышать звук, который все разрушит; это смерть звукам вообще, даже шуршанию книжных листов - смерть. Я отказываюсь от всего, оставляя лишь тишину. Мы смотрим друг другу в глаза и ничего при этом не чувствуем. Мы знаем о наличии друг друга. Этого достаточно.

Наблюдатель, который не спит. Он, будучи во сне, всматривается в предметы и принимает их. Просыпается и принимает уже реальный мир - без боя. Хотя если подняться ввысь и взглянуть на цепь событий целиком, можно распознать натиск, с которым окружающая действительность намеревается тебя поработить. Работой, например. С работой постепенно теряешь ясность разума, перестаешь быть собой. Теряешь какие бы то ни было очертания. Упустить свою личность можно в двух случаях: в нирване, когда реально лишь астральное тело, и в рабочей рутине, когда находишься под гнетом обязательств и контроля. В нирване ты больше, чем человек, на работе - меньше, чем человек. Тем временем суть твоя стремится обрести свободу. Ее нельзя потребовать у мира, нельзя выиграть или получить за какие-либо заслуги. Свобода - это осознание, продукт осознанной воли. Это взгляд на мир ясным взором и с тихим сердцем. Нет ничего, кроме жизни - понимаешь, когда остаешься совсем один. Только не попади в ловушку: освобожденный устает от проделанного поиска и по его завершению тотчас начинает искать, к чему себя приковать. И главное, не спутай усталость с мудростью.

Кто-то говорит из нас. Не в нас, не через - из. Выговаривается. Или, что еще точнее, договаривает. Чувство, что покинувшие этот мир продолжают свои размышления, а если "мыслю значит существую", то никто никогда не умирал. Откуда подобное убеждение? Я не хочу предаваться сентенциям в данный час - он для меня неурочен. Но кто-то говорит внутри, не диктует, а просто вываливает на стол ворох накопившихся мыслей. Я тону в этом потоке без автора и адреса.

28.10.2015

Однажды о тебе вспомнят

Каждый ребенок знает Бога,

Не Бога имен, 

Не Бога запретов, 

Не Бога, все время творящего странные вещи, 

А Бога, который знает только четыре слова 

И повторяет их:

«Приходи танцевать со мной».

Хафиз Ширази, 14 век

Однажды о тебе вспомнят. Не то что бы прибегут и начнут стрелять горящими глазами - подумают о тебе и даже протянут повисшую ладонь помощи, и будет приятно даже из-за такого. Месяц я была предоставлена сама себе, преподавала разными стилями - от Макаренко до "Принесите мне кофе и булочку", но так и не заметила движения возле своей аудитории. А тут так совпало, что классный руководитель самой буйной группы еще и психолог, работающий не только со студентами, но и с преподавателями, а ведь молодой преподаватель - это студент и преподаватель в одном лице. Меня попытались услышать. "Педагогика - это место, где ты затрачиваешь много сил, привык отдавать, но силы эти нужно где-то брать. А где брать их? Если даже у преподавателей глаза - мертвые и ни разу в нашей беседе еще не блеснули, хотя я бросаюсь в них спичками? Любимое дело (писательство), семья, природа, изредка новые впечатления не могут восполнить ту потерю, которая случается на одной паре. Можно просто опустить руки и никогда их не поднимать. Общение, как и преподавание - это обмен, не теннис с бесконечностью, когда мячик улетает и никогда не возвращается", - докладывала я, активно жестикулируя и рассматривая глаза собеседника: а вдруг мелькнет искра? Она понимающе кивала и сказала несколько вещей, с которыми я жадно согласилась - такое в нашем учреждении редко бывает. Потому что я с остервенением ищу друга. Работать без хотя бы одного крепкого контакта больше похоже на самодеятельность, на которую никто внимания не обращает. Никто не хочет открыть тебе душу. Более того, никто не хочет смотреть в душу твою. Производство слов, две трети из которых забываются тотчас. Бессмысленная беготня, даже возня, перемешанная с приторным официозом. "Любимое дело?" - она приподнимает брови. Наверняка, удивлена, что в моей жизни есть что-то, кроме педагогики. "Да, я пишу. Всю жизнь, можно сказать", - прозвучало как оправдание, будто я по ошибке взяла чужой кошелек. Пусть будет знать хотя бы один человек - кстати, очень хороший человек, - что я творческая персона. Раньше мне нужно было, чтобы мои тексты понимали, чуть позже - чтобы читали, сейчас - чтобы просто знали, что я пишу, а не вяжу, например.

"Ты хочешь, чтобы я спросила, изменилась ли ты за одну ночь?" - человек, который вроде бы друг, негодовал. Он не понимал, что именно это мне и нужно, что рождение нового человека происходит не неделями, а сразу: раз - и ты думаешь совсем иначе, у тебя даже другой аромат, словно парфюм и мысли как-то связаны. Ты открыл в себе очередную грань, а грань эта - поле, которому конца и края нет, и тебе в ближайшее время придется изучить на этом поле каждую травинку, рассмотреть каждого жучка. А сегодня, между тем, студентам я говорила о Боге и посоветовала книгу Уолша "Беседы с Богом". Мы не только о Боге говорили - о человеке вообще, о стране, о развитии, о современности. Не пара по литературе, а пара по философии. Мы затронули тему выбора и сошлись-таки на том, что выбор - это хорошо, даже если одна сторона из двух - зло. Я не удивляюсь себе. Удивляюсь, скорее, регулярности ударов молота, которым я стучу по социуму. Я стараюсь не быть статистом, как делают многие: "Сегодня мы будем писать конспект". Даже если мы пишем конспект, он сопряжен с обсуждением житейских проблем: как скучно жить в общежитии, какие женщины-преподаватели в возрасте - стервы, нужна ли литература лесничим. Неслышно и в темноте слетают с моей души скобы, соединяющие ее со злым одиночеством. Если бы у меня был фейерверк, я бы запускала его каждый день.

Путь мой имеет маршрут "Страх - Отстраненность - Интерес - Злость - Усталость - Осознанность". Не знаю, как будет называться следующая станция - "Тишина" или "Концерт". Интроверт, работающий с людьми - штука забавная. Ясно только, что игры не будет. Роль одна - быть самим собой. Самая сложная роль.

Двери распахнуты

Понимаю, сказка

В явь сейчас пробралась.

Всё перевернулось.

Всё перемешалось.

Ночь, полная луна, в воздухе свойственный засухе запах гари, жара (и это конец сентября в центральной части России!), я в платье и спортивной кофте, на ногах красные вязаные следки и розовые шлепки (изыск!). Мы с мамой идем за водой на соседнюю улицу, потому что вот уже сутки нет воды. В руке ее ведро, в которое я накануне собирала грибы. Все слишком "за гранью": не каждую осеннюю ночь ты можешь пройтись раздетой, не каждый день, имея водопровод, ты отправляешься в густую темноту к высокой колонке, чтобы повиснуть на ней обезьяной и набрать ведро приятной горлу воды, без известкового привкуса, который бывает у той, что вскипятили. Гарь и лунный свет растушевывают реальность во что-то уютное, сонное, абсурдное. От сильного абсурда ты поддаешься панической атаке, трясешься осиновым листом, качаешься деревом. Здесь все иначе - такое же мягкое, как и вода, которую ты только что набрал. Асфальт теплый, катастрофически гладкий, глаз разве что может зацепиться на рисунки мелом, которые в темноте больше похожи на ритуальную живопись. Ловишь себя на желании лечь посреди дороги, дабы щека ощутила тепло камня. Стать родному городу еще роднее - уснув прямо на проезжей части: сейчас, в эту секунду по ней не шагает человек, не крадется автомобиль, все прочно засели в своих домах. Никому до тебя нет дела. Слава Богу. Словно ты не существуешь. Действительность - это сон, который принадлежит только тебе. И ты вправе зайти в любой дом, сесть на любой диван, каждый человек тебе брат. Ты не тащишь ведро, сгорбившись в три погибели - ты хозяин этого мира. Целый земной шар плещет океаном на подол, следки и тапки. Очередная гениальная истина сворачивается клубком где-то внутри твоего естества и давит на уставшую душу. Двери распахнуты.

Лопата, перерожденная в экскаваторе

Download Empyrean Black Coaches for free from pleer.com

Постпостмодернизм более заметен в музыке, чем в литературе. Музыке проще - есть классический материал, над которым можно работать: добавить эффекты, переосмыслить и дать нам его в своевременной (слово "современной" здесь не совсем к месту) форме. Это не танцевальные ремиксы известных композиций, что скорее отнесется к постмодернизму. Это глубокая обработка, дающая искушенному слушателю порой инфернальные, воздействующие на подсознание треки. Ничего так не кипятит твое бессознательное, как современность, в которой угадывается острый запах прошлой эпохи. Рождается жажда соединить "тогда" и "ныне", но уже не в музыке - в прозе: написать текст на новой технике и о настоящей действительности, но посредством старых красок. Перенести чистый дух через столетие в изящном флаконе и, отвинтив крышечку, вселить его в строки о "сейчас". Иным словом, можно показать начало XX века без стилизованных деталей, используя лишь то, что под рукой в данную секунду. Эпоха не в деталях. Она в суггестии. В том, что если и потрогаешь, то только сердцем. Жители 30-х живут и поныне, просто родились они в 90-е. Занимательная арифметика того, во что стоит поверить вслепую - как в любовь, в счастье, в Господа. Главное - заглянуть в современника глубоким зрением, прорезать взглядом время и найти-таки связующие нити. Как-то я говорила, что писатель - это театр. Слишком маленький масштаб взяла. Писатель - это человечество с колесом сменяющих друг друга цивилизаций. Вот почему он так часто теряет себя. Иногда и вовсе не находит, будто личность его вобрала сразу несколько не то что персон - периодов мировой истории. Гениальный же писатель - одновременно австралопитек и тот, кто умеет путешествовать астральным телом. Связь времен пульсирует в его голове крепким узлом - не разрубить не одним дамокловым мечом. Работать с суггестией сродни разглядыванию души человеческой.

У каждой исторической вехи есть свой темп. Слепок характера. Звук. Аромат. Вкус. При возвращении классики в литературный быт автор превращается в хранителя, а после - спасителя. Бархатная роза 30-х распускается на пластиковом подоконнике, где рядом лежит смартфон, в наушниках, подсоединенных к которому, играет электронная музыка. Ей комфортно - деревья, солнце и сердце людское все те же. У современности отсутствует глубина, но у нас есть лопата, перерожденная в экскаваторе.

Это ночной эфир, и с вами я...

Счастье не приходит из ниоткуда. Более того, оно не таится внутри человека, которого ты так жаждешь. Счастье - в преодолении. Спуск с горы, подъем на которую оказался тяжелее задуманного. Произнесение первого слова - а потом еще и еще - перед большим скоплением людей. Не смерть себя прежнего, но открытие себя и такого. Прощание с любимым, который уходит не прочь, а к другому; прощание с легким сердцем, потому что ты осознал, что всему приходит конец, даже, казалось бы, вечному. Повзрослел. Ребенок, говорящий другому ребенку: "Ты еще ребенок". Отпускать все, что имелось, не постепенно, а сразу, рывком - забросить в небо, повесить на месяц, выглядывающий из-за соседского сада. Да еще наблюдать, как качается. Унеси, дай Бог, за горизонт. Схватить, будучи в летах, на лету лето. Последние теплые деньки намотать, как паутину, на кисть и предплечье, бросить в коробку с пряжей - зимой пригодятся. Проснуться. Переболеть. Вздрогнуть от собственного отражения в зеркале, до чего оно зелено смотрит. Счастье идет по следам, которые оставляешь ты.

Порой кажется, что безрыбье. Нет не то что рака - глупого головастика, чтобы можно было зажать его в ладони и нашептывать то, что недошептал Христос. Заглядываешь во все углы. Даже начинаешь изучать чужие физиономии: а вдруг что-то вздрогнет? Обрубленные Богом в порыве гнева - хотя, может, просто торопился - лица. Ни единой вдохновляющей черты. Данность. Не изгибы, а цифры, которые стоит запомнить. Номер банковского счета. Музыки - нет. Впору кричать - вот только дожуешь. Если не находишь нужного человека, значит, сам должен стать им для кого-то: учителем, богатой леди с созвездием колец на властных пальцах, сумасшедшей, победившей всё и вся, но не безумие - то живительно. Не задавайся вопросом - будь тотчас ответом. Великие не подражали - им не нравилось прежнее. Могу поспорить, что и наша цивилизация была создана потому, что предыдущие пошли не по тому пути, изжили себя, потеряли какой бы то ни было смысл. Человек - это большой радиоприемник, который отключил себя сам. Не горит ни одна лампочка. Радио забыло, как издавать звуки, а если включишь, то еще с пару минут кряхтеть и пылить станет. Луна, заваливающаяся в туман спать, показывается мне для того, чтобы я, будучи водной поверхностью, отразила ее целому миру. Волны не для того, чтобы волноваться, а чтобы волновать - не давать спать: "плюх-плюх", "ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш", "Это ночной эфир, и с вами я...". 

24.09.15.

Русская осень

В доме уютно пахнет сушеными грибами. Сегодня "Как хорошо жить!" воскликнула раз, наверное, двадцать, и реальность, будто издеваясь, подбрасывает в мой быт все больше теплых часов. Даже эта от усталости бессонница, желеобразное окно между полуночью и секундой, когда заверещит благим матом будильник, таит в себе сокровенную задумчивость: время, когда Бог, скрестив пальцы, смотрит на свое творение. И на мою макушку Он тоже смотрит. Качает головой, но - ни слова. Все и так ясно. Жалко лишь, что не могу просидеть всю ночь под гроздьями звезд - продует окончательно, сейчас насморк и ангина, а наведается еще и воспаление легких. Хотя очень тепло. Тепло настолько, что звезды, живущие в моем представлении солеными и холодными, приобрели образ небесного песка; пыль небесная, крупа Господня. В низинах рек бьются друг с другом зной и свежесть, изредка задевая твое лицо широкими ладонями. Деревья стоят зеленые, лишь мелькнет поседевшая в желтизну верхушка. Слабо верится (да и не хочется верить), что середина сентября. А если осень все ж, то мать наша - с шершавыми ладонями, пахнущими пряной травой, с грудью, внутри которой стучит любящее сердце, с подолом, полным грибов, яблок и груш. Вытоптанная до состояния асфальта проселочная дорога усеяна зернами овса и шелухой, ни грязинки, ни единой черной лужицы, символа русской осени. Ловишь себя на желании остановить шаг и лечь на скошенные выгоревшие стебли, дабы уткнуться носом в розовеющее небо с мазками перистых облаков. И все будет так, как задумано - ни больше, ни меньше. Взаимодействуя с природой, ты всегда уносишь от нее невидимый подарок - ту наивность, с которой предки бегали голышом возле костра. Подарок, который у тебя уже есть. Истинность. Настоящность. Русский народ - дикари не в плане варварства, но дикари в плане жизни бок о бок с природой, матерью всего сущего. В городах, безусловно, есть своя прелесть, только прелесть эта не содержит в себе так много созданий из-под рук Всевышнего. Русский люд осознал, что другие люди не поймут его - поймут реки, леса и горы. Север, Юг, Восток и Запад. Солнце и Луна. Времена года. Осень, когда самое время наведаться в лес и, чертыхаясь на грибников, которых и без тебя десятки, набрать-таки подберезовиков и белых. И засушить - зима впереди. Книга, чай или вино, плед - не в нашей крови: слишком по-городскому. Утром опустится туман, и вновь зачешутся руки: "В лес! Маслят бы! Что может быть лучше крохотных маринованных маслят?"

Самособойно

Здравствуй, смотритель,

налей кружку браги.

Кто бы мог подумать, что спасет меня алкоголь. Душу, тело, что там еще есть в человеке?, бессознательное со всеми вытекающими. От градусов не то что весело - самособойно, скорее, свободно, будто тебе развязали наконец-таки руки и сорвали скотч со рта. А еще накануне, в этот же самый день, напряжение достигло такой координаты, когда что ни сон, то кошмар (снится, что прозвенел будильник, показывающий 5:50, и я его выключаю, а после он еще раз звенит и время опять 5:50 - утро сурка, не иначе), когда голова мокрая не от любовного бреда, а от усталости, сопряженной с низким давлением и таким же гемоглобином, когда от тревоги нечем дышать, настолько она сильна, и в завершении сводит правую кисть, а большой палец вообще отбивает чечетку. Плюнула на все заборы, построенные внутри своей личности, и рванула за градусами. С дум-металом в ушах проехалась по улице, на которой прошло детство, вырулила на центральную и чуть не кувыркнулась через бордюр. А над головой звезды-звезды-звезды. И фонари отказались светить, а те, кто не решился, категорически ослепли. И вроде бы не надо вливать в себя спиртное - все и так хорошо, просто нужно было покинуть домашние стены не на работу. Хотя со спиртным собственные фотографии не кажутся такими страшными, и в этом его существенный плюс и перевес над чередой фильтров.

На 6 часов работы приходится 7 часов усталости (такая усталость, когда ты лежишь без движения и дырявишь взглядом потолок, а внутри тебя счастье, что ты наконец-то дома). Не так. На 6 часов работы, которая не нравится (может не задаться день), приходится 7 часов усталости, а после вроде бы дела поделать, но еще 3 часа усталости заставляют не покидать просторы кровати. Если же работа нравится, появляется желание всех обнять. Или хотя бы признать, что ты мог бы обнять тех, кто еще пару дней назад выпил из тебя все соки. Я о студентах. Да, через 2 недели работы могу официально заявить, что люблю этих придурков. Конечно, будет время, когда я захочу их перестрелять, но фоном все же останется материнская благодать. Столько скопилось историй - можно начинать делать зарисовки для книги "Методика преподавания от балды". Пар сейчас нет (преподаю не каждый день), а я уже, можно сказать, скучаю. Взять хотя бы вторник. На первой паре мы пили кофе/минералку/чай (мне еще булочку купили от чистого сердца), болтали о случаях в школе, угадывали, какой именно мат Пушкин использовал в стихотворении "Телега жизни", читали переделку "Лукоморья" и изредка отвлекались на биографию Пушкина. На второй паре в конце студенты-парни сидели за моим столом, выясняли, что мне притащить - цветы или конфеты, а один собирался для усиления душевности атмосферы включить музыку, еще заключили с одним героем пари. На третьей принесли груши со своего сада. Я пустила левого парня просто так посидеть, чтоб тот не мотался по зданию, а уже на выходе студенты позвали меня на физкультуру, но я, естественно, отказалась. Еще парк вокруг, запахами с ума сводит. Паутина падает на нос, иногда вместе с пауками, цветы расцвели еще обильнее, чем весной, по утрам "грибные" туманы, а грибов на самом деле очень много. Эта осень была спланирована так, чтобы я полюбила ее.

Пропало желание оправдываться, которое, казалось, претендовало на вечность. Еще до алкоголя. Великое чувство - чувство "я этому миру пригодился". Я еще чего-то стою после лавины бед, свалившихся на меня за последний год. Ехала по грязному полю и наткнулась на проселочную дорогу, и даже домики вдали виднеются: блеск окон, дым из труб. Тепла еще нет, но оно уже машет тебе рукой, обещая, что в этот раз все будет гораздо лучше: по крайней мере, нет близких людей, которые могут обидеть, предать и забыть. Социальные навыки тоже важны. Посмотреть на хозяина дома не исподлобья, а с искренней улыбкой. Поговорить с ним об урожае, о праздниках и о детях, которые ну никак не хотят учиться, балбесы эдакие. Увидеть в нем не врага, а друга, пусть и на то только время, что будешь ты у него гостить. Выкурить крепкого табака, выпить самогона, закусить до тошноты соленым огурцом с дубовой шкурой. Выйти во двор, почесать за ухом пса и посмотреть на звезды, доказывающие, что все мы едины, раз под одними и теми же созвездиями ходим. На одного Бога смотрим, одному Человеку руку жмем. Отказаться от войны, которую ты объявил тем, кто о тебе даже не знает, и встать на тропу соучастия. Смирение - это не слабость. Это сила быть последним.

Еще один день

Все чаще смотрю на себя со стороны. И вижу человека, которому опостылели устные слова, он произносит их отстраненно, словно это заученные еще сто лет назад реплики спектакля. Набор звуков с монотонной интонацией режет пространство пару-тройку раз и затихает. Хочется сказать: "Давайте посмотрим куда-нибудь. В окно, в себя, в лицо соседа. И помолчим". Сколько слов тратится впустую! А еще удивлялась, что у людей пустые глаза. Не только - пустые рты, которые произносят пустые формулировки. Пустая, в сущности, жизнь. А вокруг - чаща с танцем сумасшедших запахов, голова кружится, ноздри раздуваются шире и чаще. В себя! Надо пропитаться осенней горечью (что же это так безумно пахнет? привезенное из дальних далей деревце? тут таких сотни, если не тысячи), подобрать хотя бы основной ноте хиленькое определение, чтобы оставить в памяти. Да, сухая горечь, в которой замешаны поздние цветы и взбесившийся цветом парк. Оболочка моя носится из здания в здание, из кабинета в кабинет, а душа метров за триста, должно быть, сидит у озера, любуется бликами косого солнца. Ей в этом мире лучше всех. Мел сушит кожу, он повсюду, не удивлюсь, если даже на нижнем белье мел. Зеленый цвет доски. Бумага в разных вариациях, только творчества на ней нет - сплошные отчеты. Считать часы, чтобы сбежать. Сбегать еще раньше. Засыпать в бреду еще днем. Встречать душу - уставшая от счастья, а не от работы, она сядет напротив, посмотрит в глаза и кивнет на клавиатуру: "Напиши что-нибудь. Не дай умереть нам еще один день".

14.09.15

Зачем я сейчас?

"Everything comes full circle,

and when it happens,

I want you to imagine me there to greet you".

Наверняка, все это не зря. У Бога есть на меня планы: смогу изменить к лучшему деятельность одного учреждения - смогу помочь подняться с колен целой стране. Конечно, начинаю с малого. Но кто начинал с большего? Начинаешь с большего - заканчиваешь меньшим, а тут есть хотя бы к чему стремиться. Я все агитирую: "Ищите связь! Ищите связь!", а ведь часто сама не вижу ее: не работает голова, нет сил, депрессия - по разным причинам. Не просто так мне приснился сон, в котором я прыгаю с парашютом. Без инструктажа (так же и преподаю, кстати) и в неизвестность, будто очнулась только перед открытой дверью. Кричу: "А когда парашют открывать?" Слышу: "Тут высота не очень большая, поэтому как только выпрыгнешь, сразу дергай за кольцо". Прыгаю, дергаю, просыпаюсь. До этого видела во сне (в дремоте даже - в ней самые ценные сны) церковь с голубыми куполами, а от нее - длинный шлейф белоснежной ткани трепещется на ветру, ткань рвется на две части, и якобы дошел слух, что возле полотна умер человек и что даже на ткани была кровь, но крови я не заметила. Еще раньше побывала в кафе во Франции. Нас было четверо (кажется, американцы - там был эпизод с американским посольством - и я), сели за столик, поприветствовали официанта по-французски. На столе - ноутбуки, на экране запущены какие-то программы. Я еще удивилась явному акценту моих приятелей. Болтаем о чем-то. Один из приятелей резко встает и уходит на балкон курить. Думаю: "Идти за ним или не идти?" Захожу на балкон: "Ты обиделся?" Он: "Да нет", но ясен пень, что обиделся. Балкон мягкий, на нем ковер и много ткани, выходит на территорию кафе. Облокачиваюсь на него, рассматриваю все вокруг, а рядом висят ряды верхней одежды посетителей прямо под открытым небом. Думаю: "Точно же не Россия. В России бы давно что-нибудь сперли. Здесь столько дорогих вещей!" Решаюсь на отчаянный шаг - подхожу. Кажется, он выше меня, брюнет, кудрявый и весьма смазлив. Наверное, я и решилась на все это потому, что на внешность он модель. Парень хватает меня за руку и целует. И поцелуй такой реальный, что Господи прости! Обычно я целуюсь импульсивно, страстно, резко, кусаясь. В общем, не изменила себе, но ему не понравилось - ему нежно надо было. И даже мой укус за нижнюю губу не пришелся ему по вкусу. Что за подстава! Вроде бы мы вернулись. Никто о наших отношениях так и не узнал, и мне было неловко, что на людях мы друзья, а без людей впиваемся в друг друга, будто не целовались лет сто. Кстати, реально не целовалась сто лет, так что сны подобные имеют основу. Больше всего удивляет детальность - эти мягкие ковры, "Bonjour! - Bonjour!", ясность мыслей. Вокруг еще было много туристов, большинство оказались азиатами - они заказывали что-нибудь из риса. И американское посольство, в котором сидела семья из трех человек и все махали маленькими американскими флагами. С Америкой тоже сон был, давно. Будто на две улицы растянулось шествие, а я с друзьями стою у метро (то ли опоздала, то ли уезжать скоро), наблюдаю. Много-много людей, а по центру дороги плывет дирижабль с цветами российского триколора. И будто время не нынешнее, а 60-70-е. Отец несет на плечах дочку. Большой праздник. Я рада, но чувствую еще печаль, потому что не имею возможности наблюдать такую красоту чаще: видимо, в Америке проездом, а не живу. Так странно все. Ты (душа и тело), одинокая и без денег, проживаешь очередной, полный забот, от которых ничего не меняется, день, а ночью тебя (душу) забрасывают куда-то далеко-далеко, где ты свободна, счастлива и идентична своей самости на все сто. И не знаешь, то ли это другая планета, то ли альтернативная реальность, то ли прошлое, то ли будущее, то ли душа твоя в ином теле побывала.

Мы все о себе знаем - стоит только вспомнить. Вся эта фетишистская тяга к определенным явлениям и предметам этого мира, к конкретным эпохам - это как раз таки акт воспоминания того, что было с нами до нынешнего воплощения. Я уверена, что 30-е и 50-е за рубежом и граница 19-го и 20-го веков в России - это мое. Музыка, фильмы, тексты, предметы интерьера, лица - ничто не вызывает удивления, наоборот, появляется чувство, что я часть всего этого. Всю жизнь терпеть не могла историю, а тут как губка впитываю в себя исторические факты, от которых другой бы уснул. Можно сказать, 24 года я спала, а тут прозрела - в том, что я не из этой эпохи (поэтому вечный вопрос "Зачем я сейчас?"), кроется корень всех противоречий между мной и современностью. Смотрю на фото царской России начала 20 века и скучаю. Тоскую так, что выть хочется. Будучи в Москве и заслышав странный ритмичный топот за окном, я представляла, что по улицам несутся кареты. Склонность к языкам - порой голова, которая, кстати, не учила английский, сама переводит иностранные песни и даже с рифмой. Черные гелевые ручки. Драгоценности, причем не сам металл, а именно камни. Галстуки, аскетичные свитера, мундштуки. Красная помада, волны волос, часы на цепочке. Очень много перьев для письма, которые успели со временем заржаветь или почернеть. Пластинки с зарубежными мелодиями. Бегунок настраивания частоты волны, подсвечиваемый снизу. Бубнящее радио. Керосиновая лампа. Бокалы. Вообще - катастрофическая тяга к задымленным кабакам. Старые улочки Москвы. Задние, больше похожие на деревню, улицы губернского Владимира. Хохот, цитирование Блока и Маяковского, стопок звон, пляски и красная икра в вазочках. Меха, меха и меха. Душный снег. Колокольчик уносится прочь, растворяясь в русской метели. Я встаю на колени, и меня буквально рвет мыслью, что то, что мне так дорого, осталось далеко позади, а я нахожусь во времени, которое понимать не хочется, настолько оно просто и чуждо. Поэтому я стремительно "проглотила" "Мою жизнь" Коровина, поэтому перечитываю "Жизнь Арсеньева", поэтому книги о Чехове, Бунине и Андрееве показались мне глотками родного воздуха. Сейчас же я задыхаюсь. Даже радио, по которому передавали спектакли, ушло. Больше не ведут тонкие двойные проводки в дом или квартиру, нет странноватой розетки. Нет Первой мировой, сводки которой могли бы передавать. Лишь в детстве я крутила колесико зарубежных частот и заслушивалась песнями, которые в тот момент слушали мои заграничные братья. Такие разные песни: классика, джаз, арабские. Такие непохожие друг на друга языки. Удивительный мир, огромный и пестрый. Вряд ли я его обойду полностью, а если обойду, то умру и в следующей жизни точно не вспомню.

Встретимся на вершине

На вершине моей

листья лавра жгут.

На вершине моей

нас много.

За этот вечер я повзрослела/постарела лет на десять. Люди, с которыми был какой-никакой контакт, оставили меня. Они могут оставить тебя даже тогда, когда находятся рядом, пишут и даже интересуются положением твоих дел. Главное - распознать. Просто в одну секунду (таким секундам нужно памятник ставить) ты понимаешь, что они (два-три человека) не знают тебя, раз, и не хотят знать, два. Наверное, второе хуже первого - отсутствие желания смотреть вглубь, рыться в человеке, как в "секонд-хенде": вещи не первой свежести, но по тем меркам дорогие, да и постирать можно - будут как новенькие. И ничто не изменится. Никто не изменится. Не знаю, может, таким образом, раз за разом, жизнь доказывает, что одиночество будет с тобой всюду, что это не отсутствие людей рядом, а чувство, что тебя не любят. Не любят той самой любовью, которая "взрыв, дым, огонь". Сначала чувство, а после и знание - находишь этому череду доказательств. Если это любовь, то любвеподобная жижа, похожая на лужу, которая растекается, становится все мутнее и мелеет. Не океан, ревущий в шторм. Дружба также лишается крыльев: обида за обидой, "слишком разные", "я не понимаю тебя". Не полет над облаками. Зачем отбирать друг у друга драгоценное время? Возможно, за углом каждого ждет более счастливая судьба - выбранная не тобой в порыве отчаянья, а Богом. Ненужность - в любви, безразличие - в дружбе, апатия - в работе. Что касается работы, девиз "Всем на всех насрать!" работает безотказно. Как давно я не встречала горящих в разговоре глаз! Ощущение, что ты, пусть одинокая и больная, тащишь на себе деятельность целого учреждения. Конечно, это не так на самом деле, но ощущение такое - одна бегаешь, что-то ищешь, пытаешься заглянуть в каждого, с кем доводится общаться. Понимаешь, что если и ты опустишь руки, сфере вашей конец - душа из работы уйдет, а тут хотя бы мнется у двери. Я могла бы без остановки ныть, что мне одиноко, что я устала и не хочу шагать вперед, но не буду: я останусь одним из представителей человечества, кто жаждет познавать, до финала.

Меня часто превращали в персонаж. Превращают до сих пор. Может, я сама отчасти помогла - с усердием строила свой образ. И это сыграло со мной злую шутку. С персонажем не дружат. Его не хотят целовать. Взять за руку в реальности - что за чушь! Он же книжный герой! Человек лучше понаблюдает издали, а если и решится, то на робкий вопрос или несколько писем. Реальность - не то, что от меня хотят. Иным словом, я полностью потеряла свою плоть. Были святые при жизни? Будут. И икону с ликом напишут, и молитва мне будет содержать слова: "Никто ее не желал телом своим, персты человека не касались чресел ее". Икона "Нежеланная". Будут мне поклоняться все те, кому надоело людское внимание. Абсурд не во мне, а в факте, что люди уже открыто заявляют: "Ты прекрасна во всех отношениях, идеальная, поэтому и не нужна никому". Иметь приятное (не буду вдаваться в подробности) тело и не найти ничью любовь к нему. Хотя бы к нему. Черт с душой! Ловлю себя на кратких приступах желания - лишь тогда понимаю, что то, что желание испытывает, еще не залито бетоном из-за бесполезности, а все к этому идет. Давайте не будем знать душ друг друга, но познаем хотя бы тела, пока их не тронули первые морщины!

Анализируя себя, ты распадаешься на части: тело, душа, личность (харизма), профессия, талант и прочие. Лучше б целой сидела - ни одна из частей не нужна миру. С телом мы уже разобрались. Душа слишком светла - надо бы погрязнее, а то глаза слепит. Харизма полна огней и пряностей - от корицы хоть нос зажимай, да и от фейерверков голова раскалывается. Профессия - вот уж где непонимание, другим словом, "дура, что ли?" Талант - каких свет не видывал, не видывал, не видывал и так и не увидел. Бывает, что усталость доходит до истерического хохота, с чем я знакома не понаслышке. Тут одиночество до истерического хохота дошло, причем оно вобрало в себя не только личную разновидность, но и разновидность профессиональную. Эдакий подарок при покупке. Любовь - это великая случайность, но я еще бы добавила, что вероятность ее появления - та, с которой ты, с завязанными глазами, стреляешь в глаз белки, прыгающей на плече у Бога. Это даже не лотерея. Это хуже. Что хуже? Выиграть в покер слепому? Точно - выиграть в покер слепому, у которого нет рук.

Брать силы негде. Разве что, вырабатывать электричество из истерического смеха, который более-менее постоянен. Впереди столько дел, а глаза у всех - пустые. Ладно, не давайте мне руку помощи, не надо, просто посмотрите на меня взглядом, в котором синим пламенем горят былые проблемы. Не любите меня, но любите другого, только обязательно сильно и без обмана. Не дружите со мной, но попробуйте построить крепкую дружбу с тем, о ком вы сначала подумали: "Ну и лох!" Помогите не мне - старушке, которая боится перейти оживленную трассу. Возьмите домой котенка, назовите моим именем и давайте ему регулярно ласку и поесть. И мы узнаем, что такое любовь. Выживем вместе, вместе не будучи.

Разыскиваются герои

Не могу смириться, что лучшие покинули этот мир. Реальность могла бы от меня справедливо отказаться, потому что живу я не сейчас, а прошлыми эпохами. Неужели эти прекрасные лица - статные, слегка надменные, а порой до смеха простые - съела земля? Неужели мозг, перевернувший сознание современников, смешался с песком и был смыт подземными водами в неизвестном направлении? С фотографий и кинофильмов на нас смотрят те, кто были настолько выше обыденности, что общество решило запечатлеть их для истории в назидание. Возможно, переписка все еще хранит запах духов их любви, но любви этой нет и в помине. По каким углам искать подобных? Какие преграды стоит преодолеть, чтобы встретить хотя бы одного? Слишком зыбка теория переселения душ - слабо верится, что великий мог поселиться в одном из нас. Люди перестали обращать внимание на тех, кто выше. Разве что влюбленный задумается об этом, рассматривая ставшее родным лицо: "Ведь к этим глазам, щекам, губам прикоснулся сам Господь".

В современниках нет стати - ни внутри, ни снаружи. Стать - это оправданная уверенность в собственном превосходстве, осознанное достоинство и сила. Человек может строить заоблачные мечты, потакая амбициям, но силы в нем будет лишь на то, чтобы пройтись до магазина и обратно. Позиция "я стану героем, наблюдая за жизнью с дивана". И силы в нем нет не потому, что он дитя волшебного мира книг, а потому, что сила ему не нужна. Превосходство же ни коим образом не связано с высокомерием, даже рядом не стоит. Превосходство - это, скорее, знание своих способностей и желание поделиться ими с миром: все способности работают на мир, как ни беги от такой точки зрения. Если человек хорошо эрудирован, он будет применять эту эрудицию в жизни с благими намерениями и поймет, что обладает не только прекрасным умом, но и умением давать советы, не превращаясь в самовлюбленного зануду. Современному миру нужны осознанные строители, знающие, что, как и почему. И пусть это будет узкоспециальное достоинство - наверняка, мастер уже заглянул во все сферы, связанные с его профессией. Так и хочется повесить объявление "Разыскиваются герои".

Люди, построившие себя, в состоянии построить мир вокруг. Можно сказать, что, работая над собственной персоной, они тренировались и следующий этап как раз таки эволюция. Строить себя не означает наполнять себя знаниями, как глубокий сосуд - знания эти должны соответствовать конкретной модели развития. Разработать модель индивидуальной эволюции - первый шаг к новому миру. Кто-нибудь выразит протест, мол, человека формируют обстоятельства, и он отчасти будет прав, правда, забыв упомянуть кое-что важное. Человек мыслями формирует обстоятельства - кто верит в это, кто не верит. Чуть реальнее: обстоятельства формируют человека так, как он этого хочет. Захочет сделаться слабее - потеряет силу. Захочет воскреснуть - и расправит из огня крылья. Судьба человека не то что в его руках - она в его желании что-то с ней делать, как вариант - взять ее в руки. Хотя человек может оправдать себя и в этом случае: "Я взял свою судьбу в руки и стоял с ней до тех пор, пока по плечу не постучал серафим".

Еще немаловажно видеть связь между прошлыми событиями и нынешними, между имеющейся информацией и полученной в данный момент, между всеми фазами собственного открытия. Видеть связь и делать выводы. Полученные выводы запоминать и, как вариант, записывать. Все, что висит в воздухе, должно быть сформулировано - без следования данному принципу модель развития вскоре сломается от избытка необработанного материала. Удобно, когда все по полочкам и то тут, то там ободряюще блеснет бутылка вина или виски. Можно расслабиться и без преследования совести.

На дне Москвы-реки

Пять месяцев, как я одна, и до сих пор не знаю, как жить без твердой уверенности, что тебя любят. Безусловно, это была эпоха (которую не выкинешь из головы), и второй такой эпохи не будет. Если и случится что-нибудь, то уже на краю Золотого века, костер разгорится не на свежих дровах, а на старом, успевшем промокнуть пепелище. Дожди одиночества вымыли из моей души все золотые самородки, оставив умирать ее, пустую и бесполезную, на песке, по которому по ночам стучит волнами звездный океан. Я тихонько доживаю свой век. Хожу по улицам неузнаваемой. В окно смотрю белым лицом. Пишу то, что даже более одиноко, чем я. Дела (сегодня я провела целый день у плиты, и буквально не хватало рук) лишь на время дают забыть о том, что там, за пределами быта, ничего нет: любви нет, а значит, нет ничего. Люди отвечают: "Прости, у меня дела. Спишемся завтра" и исчезают на две недели, минимум. Но чаще всего не пишут вообще. А ведь хочется стать частью чьего-нибудь дела, чтобы человек, упоминая "важные дела", умел в виду меня - встречу, любовь и жизнь до самой смерти. И чтобы мои дела обязательно включали любовь, будь то просто телефонный звонок, дабы услышать голос, по которому успеешь соскучиться. Ложь, полученная от общества, уже достигла такой точки, после которой слова теряют смысл. Отныне в них нет правды. Если раньше любовь была полна иллюзий, то сейчас это истина, умноженная на светлый разум. Так уж вышло, что люди, которые были мне дороги, ставили свою ложь выше меня и я, до большого стыда глупая, верила, что любят меня безгрешные. Эти ангелы, собравшись в толпу, утопили меня в Москве-реке.

Чувствую себя великаном, которому поручают таскать ящики с фруктами, а меж тем, он бы мог сдвигать горы, крошить гранит одной левой и помогать людям преодолевать большие расстояния. Нет, великан, таскай ящики. Трать свою жизнь на перенос гнилых фруктов, которые никто не купит, разве что старушка, у которой в кошельке пара монет. Старушка поднимает глаза и щурится: "А откуда это у вас такой работник? У него же голова в крышу склада упирается!" Великан с радостью посадил бы ее к себе на плечи и унес в южные страны, где та бы сама смогла набрать и персиков, и апельсинов, только слышит за спиной "Ты чего задумался? Нечего ворон считать! Ящики таскай!" и вновь с понурой головой идет к горе затхлой радости.

К слову, я не могу писать, как пишут все, по одной причине - на них я не похожа. Да и слишком много текстов, в которых нет никакой художественной ценности. Представляете, даже нытье может быть прекрасным, с парой точных фраз и живых образов. Возможно, это моя эмоциональная закрытость. Открытость, которую захлопнули. Или болезнь - та, что превращает серую дурь в разноцветную придурь. В любом случае я всегда не та, которой являюсь внутри. На истинную и единственную же засматривается толстый сом.