Счастье на сейчас

Так и поверишь, что человек - это только половина полноценного человека. Скучно с живыми людьми: бегут куда-то, все в заботах, которые на самом деле смешны; и весело с мертвыми - что ни книга, то открытие, и вот ты уже с бокалом, в котором плещется целый океан новых идей. Куда делась жажда персону ментально поглотить, как я говорю - сожрать? Что сейчас любовь? Две пары шагов по асфальту под фонарями? Две пары глаз, смотрящие в телевизор? Две тарелки на столе? Человек влюбляется и засыпает. Сердце его сродни колыбельной - бьется ровно. Руки - теплые. Он улыбается: "Я докажу, что люблю тебя, но давай завтра. Хорошо?" А ведь страх и лень - это практически одно и то же. Никогда не переносите любовь на завтра. Любовь тогда любовь, когда она сейчас.

Поговорить не с кем. Раньше я могла бы сказать: "Любить некого". Или: "Не с кем дружить". И вот на краю стою - не с кем поговорить. Что поделать, если ты великан и для тебя эти разговоры наряду с планетой слишком малы? Индивидуальность, оригинальность, харизма - отныне ничто, а в сельской местности даже порок. Подумалось: если мы с половиной похожи, то можем встретиться только в одном месте - в ликеро-водочном отделе, потому что больше нас никуда не вытащить. Посмотрим друг другу в глаза, а в них - тихая радость, скрываемая под усмешкой. Сейчас меня не вытащить даже за вином - "пьяная неделя" убила желание употреблять алкоголь, как минимум, на полгода. Человек любит, хорошо, но не спрашивает о творчестве, не пытается узнать новое обо мне, не говорит хороших обо мне слов. Грызет у углу кость, если кость эта вообще существует. Светишь на него фонариком: "Ты кто такой? Выходи!" А оно только зубами щелкает. И прячется. Любит ли? Любовь бывает разная: одна живет в сердце, другой же в сердце нет.

Если бы я не была женщиной, я бы забыла, как восхищаются женским телом, что в нем есть такого прекрасного. Фотографии и фильмы не в состоянии удовлетворить интереса, когда глаза и сердце связаны самой толстой в организме артерией. А тут только ногти можешь изучать два часа - какие они замечательные, женские ноготки. Могут царапать до крови, а могут и приятно щекотать. А когда они своей поверхностью гладят запястье, спускаясь в углубление ладони? Ради таких моментов я остаюсь жить. Да, ради ногтей. Ну, если углубиться - ради наличия в этом мире прекрасной женщины. Сколько внутри пустоты, которую некем заполнить! Не бросать же в себя первого встречного! Это ведь целый город незнакомцев внутри образуется. Я не могу одеваться так, как мне нужно (либо вещей таких нет, либо денег, либо убьют в семье). Не могу говорить всегда то, что хочу (на работе моим порывом снесло бы добрую половину коллег, и как я понимаю в этом Гурченко!). Дайте мне хотя бы любить и быть любимой так, как я этого жажду.

Великану поручили надувать воздушные шарики, и они все лопаются. Столько скопилось историй и мыслей, что опускаются уголки губ - такого потока информации обычный человек не выдержит. Между тем, творческий человек - то еще честолюбивое дерьмо, ему поддержку подавай, да не такую, как у всех, а чтобы самопожертвование - жены Льва Толстого и Ивана Бунина вместе с Авдотьей Панаевой икают, где бы они ни были. Выходит одно - не заслужила. А как что-то творить без поддержки? Выдумывать поклонение? Я и без того выдумываю счастье.

- Какая ты счастливая! Так и светишься!

- У меня всего лишь хорошая фантазия.

Оно же где-то есть, настоящее. То, которое наслаждение. Томное и наедине. Богом устроенное в хорошем расположении духа, а для участников - случайное. Такое незначительное с виду, а на самом деле великое. Я была в нем. Я знаю, каков его вкус. И от этого еще больнее.

Паперть

Душа кричит неслышно. Если бы она имела голос, я бы непременно и уже давно оглохла. От отсутствия любви (когда любящие тебя на самом деле любят себя в этой любви), от духоты работы (у меня нет амбиций, но трудовые будни реально стирают твою личность, обрубая самые живописные углы), от графика, когда боишься уснуть, потому что после сна предстоит, как минимум, очистить Авгиевы конюшни, внутри все затягивает гаечным ключом - ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ментальная тошнота. Бьешься во все двери, стучишь глазами в каждое лицо. Улыбаешься, в душе призывая: "Спасите меня! Забросьте на плечо, унесите в какую-нибудь глушь, где я сяду в углу и буду просто сидеть, как это должен делать человек, чтобы в голове ни крутилось ни единой проблемной мысли, ни единой мысли вообще. Сидеть, дышать, быть". О любви тут и речи не идет. Любовь - роскошь. Поцелуи и прикосновения - они в моем плане стоят на возрасте "35", ровно через десяток. Порой мне доброго взгляда достаточно. Держишься, чтобы не броситься доброму человеку на шею, а то нарушишь, не дай Бог, это добродушие. Достаточно теплой шутки. А за окном сейчас резня ливня со снегом. Я выпрашиваю свет, как нищий. Весь мой путь - это длинная-длинная паперть.

Истукан

В физике есть точка, после которой явление начинает развиваться в обратном порядке. Сколько же, оказывается, физики в нашей психической жизни. Даже больше, чем поэзии. Тебя обидели, предали, растоптали, ты рыдаешь слезами, которые прожигают подушку насквозь, и вот наступает час, когда душа испытывает счастье. Не радость - радость это все-таки активность, а здесь просто - счастье. Исчезает страх быть униженным - это уже случилось: больше трястись незачем. Жаль, в такие моменты не попадается еще один человек с претензиями, а то бы пожала ему руку, может, поцеловала бы в лоб, перекрестив на прощание. Я не обижаюсь отныне. Я всего лишь наблюдатель, который только наслышан о том, что люди любят друг друга. У меня не то что бы иная задача - задача вообще отсутствует. Жить? И не бояться: дышать, говорить, делать. Петь дома песни. Орать песни, если заблагорассудится. Смотреть таким взглядом, какой есть в наличии. Любят, не любят - это чужое дело. Предают человека любого, а святого - и не раз.

И становится все так понятно. Чисто. Дистилированно. Уходят куда-то бесконечные роли по обстоятельствам, а иногда просто как защита. Все сливается в один котел - металлы перемешиваются и застывают в форме меня. Истукан знает свой вес. Он стоит в музее для того, чтобы там стоять. Шагающие мимо посетители, моргающие на него глаза даже не берутся в толк. О чем же думает золотая (так вышло; ноги, например, медные) голова? Как здорово быть под крышей и не бояться дождя, и как здорово быть под дождем и не бояться дождя.

В лицо пустоте

"Земфира, чай, кофе, но вино отменяется - ЗОЖ.

Работаешь днем и творишь исключительно ночью.

От себя не уйдешь и вещи, кхм, не соберешь.

И в лицо не плюнешь себе - это, конечно, точно".

и

"Не принижай свои недостатки".

Мой организм (мозг - в особенности) измучен, и никому до этого нет дела. Сначала была такая сильная мигрень, что от звонка с урока голова моя чуть не брызнула серым веществом. После - давление, как у трупа. Теперь гипоманиакальная фаза биполярного аффективного расстройства. Стоит отметить, что я наконец-то стала относиться к нему серьезно и даже засекла начало, чтобы проследить, сколько фаза продлится. Как же выматывают эти "русские горки": то депрессия с нежеланием вылезать из постели, то раздражительная мания, в которой начинаешь ругаться матом (не просто так - есть тому множество причин в виде очень неприятных обстоятельств). Покоя хочется. Нет, не так. Покоя хочется, блеать!!! Но какой может быть покой, если ты живешь в России? И ладно бы в цивилизации, где больше безразличия, чем хамства, но нет - это сельская местность, словом "село" полностью себя оправдывающая. Положение можно описать всего одной сценкой: в святой тишине и с блаженной улыбкой рассматриваю репродукции картин размером около полуметра, как в аудиторию заваливаются три персоны (завхоз, ремонтник и левый мужик) и начинают язвить, что портреты нужно вешать другие, что нужны рамки, что вообще нужно все переделать (а я лохушка без умения пользоваться рубанком). И мне бы сжаться в комок, как раньше, но я кивнула: "Как скажете". Господи, как же тонка граница между гармонией с привкусом Рая и липким обществом! Бежишь с работы как нахлыстанная. Думаешь, сейчас я пообщаюсь с человеком, который признался, что любит меня, и он точно поддержит, даст сил и веры, но тот тоже выказывает недовольство. Я реально после первых дней работы обнимала кота и собаку, говоря им: "Любимые мои, никуда не ходите. Оставайтесь дома. Здесь вас не обидят, потому что любят. Не уходите, не общайтесь с людьми. Они не приносят в жизнь ничего хорошего". А если и приносят, то в конце предательство это хорошее перечеркнет.

Люди уверены, что сильного человека можно завоевать слабыми признаниями. Всюду перекос: человеку, нуждающемуся в огромных письмах, шлют два слова; человеку поверхностному признаются в любви на пяти страницах и изысканным слогом - каждый день. Это как "Зачем тебе говорить, что ты качественно пишешь, раз ты сама это знаешь?" Можно бы смешнее, да некуда. Может, отменим фразу "я люблю тебя"? А что, люди должны сами узнавать, любят их или нет. Абсурд, от которого тошно.

Мне тут еще вопрос задали: "Ты пишешь для себя или для людей?", мол, определись, мразь. Сначала я писала для людей - видела, что то, что пишу, людям необходимо. Но все проходит. Прошел интерес, и я стала писать исключительно для себя. Не потому, что упиваюсь в тексте собственным мастерством (письменно мастурбирую), нет, а потому, что больше нет читателей. Не скажу, что опечалена этим фактом. С читателями ушел негатив, который так любит выплескивать большинство на меньшинство. Но тогда все, конечно, дышало и ширилось. Сейчас я исключила понятие "читатель". Я не зла на него (как можно злиться на безразличие?). Решила смотреть правде в лицо, в данном случае - в лицо пустоте. От пустоты этой веет смертным холодом, но у меня всегда есть мед и горячий чай.

Но мастерство все-таки не пропьешь. Не пролежишь на диване. Не просмотришь сериалами. Читая чужой текст, я чуть ли не мышцами чувствую, где нужно исправить. Руки так и чешутся. Причем это не слепое желание - я могу все свои намерения ясно аргументировать. И: лучше отшлифовать до совершенства один абзац и уснуть спокойно, чем через пень колоду переделать целый рассказ. Самолюбие - очень вредная для творца черта. Оно не дает ему корректировать свои работы. Если он и взглянет на написанный текст, то сожжет его в порыве гнева, как это сделал Гоголь. "Переписывать - унизительно, особенно когда переписывать надо всё", - ответил бы он мне. Не хватает всегда одного: точности, ясности и силы. Ну, дерзости еще (не той, что у Набокова - там гениальный перебор). Точность - специфика лексики, в частности выбора повторных номинаций. Автор выбирает близорукие слова, размытые, не дающие читателю ничего, кроме "голубого ветра" Блока. Ясность - удел синтаксиса. Логика должна читаться ледяным сквозняком. Читатель не будет выискивать глубинные смыслы в ворохе однородных членов предложения - "поезд, кактус, ручка, латы". Автору стоит помнить, что он не Бродский. Литературоведы не накинутся на его стихотворение в жажде разбить текст на слоги, дабы уловить идею. Сила всегда притягательна, с чем соглашался самый несчастный из смертных - Ницше. Силу дает опыт пройденных бед. Сила - предвестник цельности, а цельность - прямой путь к гениальности. Почему бы автору не возненавидеть свое творчество? Поди, после такого начнешь смотреть на него со стороны и обнаружить целое поле, которое придется возделывать мотыгой.

Божественная дихотомия. Я здесь и сейчас, но не здесь и не сейчас. Я состою из плоти и крови в данную секунду и осознаю собственное бытие, но на самом деле (задницей бессознательного) стремлюсь к иной эпохе и к иному месту жизни. И если в прошлое я вернуться не смогу, то есть возможность поменять местность и окружение. Найти то, что будет водой для моей внутренней рыбы. Те люди живут без меня. Вокруг них растут деревья, которые меня ни разу не видели. Для них я не существую. Приятно думать, что при встрече с судьбой ты для нее рождаешься.

Любовь кабацкая

Реальность выражает согласие. Вчера завершила текст выпадом, что детям нужны не только преподаватели ("предметники"), но и учителя жизни, и сегодня директор говорит о том же самом, практически дословно, будто в блоге моем побывал. Я всё слежу за начальством, которое ниже директорского ранга. Настоящая потеха видеть, как с тобой оно ведет себя строго, а перед директором растекается лужицей. Если бы я ставила спектакли, включила бы такую сцену. "Помните, что глубоко внутри вы только свидетель, вечно молчаливый, осознающий и неизменный". Молчу, осознаю и, может, чуточку меняюсь согласно первым двум условиям. Что начальство? Просто люди, обремененные руководящими обязанностями. Не завидую им страшно. Если я некачественно выполняю свою работу, пожалуйста, делайте замечания и я постараюсь исправиться. Но не забудем, что я и вы - представители единого общества. Внутри нас одно - человек, о котором Горький писал: "Это звучит гордо!" Гордо или не гордо, но звучит и уши затыкать не стоит. О том, что я ничем не отличаюсь от остальной массы, я поняла, когда работала на двух работах: в шесть утра за больную маму подметала возле банка, а после собиралась на пары. Возможно, раньше я бы постыдилась работать метлой и подбирать окурки с бумажками. Но жизнь меняет нас, пришло осознание, что стыдиться можно только того, что ты вообще не работаешь, то есть любая работа - это польза. Садилась на велосипед и под дождем крутила педали в центр города, врубала в наушниках музыку и убирала мусор, не забывая пританцовывать. Есть кайф даже в собирании окурков, господа курящие.

"Отягощенные памятью прошлого, отягощенные планами на будущее, вы продолжаете жить по минимуму". Обычно я говорю: "Прошлого и будущего не существует". Не существует той женщины, что нахамила в маршрутке. Не существует скривившегося лица начальника при вашей реплике. Не существует предательства, которое выжгло душу напалмом. Любви, которой была, но умерла, нет. Любви, о которой вы мечтаете, захлебываясь от боли, нет тоже. Есть единственная секунда, которая постоянно сменяется следующей. "Если бы я осознавал себя постоянно, то это больше бы походило на игру в себя", - сказал бы кто-нибудь в ответ. Мы не играем роль инстинктивно - актерское мастерство требует умения перевоплощаться. Умейте быть собой. Студентка отказывалась читать стих на публике. Я наклонилась к ней и почти шепотом напомнила, что не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас.

Счастье - это не только осознание собственного несчастья, как утверждал Камю, но и жизнь без обиды (так утверждаю я). "Как же все плохо! Сил нет!" - и останавливаешься посреди комнаты: ты здесь и сейчас, и есть в твоем отчаянии что-то поэтическое, относящее тебя к страдающим художникам начала прошлого века. Я люблю закат не потому, что он вдохновляет, а потому, что он - связующее звено между теми, кто был, теми, кто есть, и теми, кто будет. Закат видел Бунин. Закат увидят мои правнуки. Закат переживет нас всех. И пусть красота наносит рану нашему сердцу, потому что "она вечность, длящаяся мгновение, а мы хотели бы продлить ее навсегда". Но долгая красота перестает быть красотой. Именно поэтому женщины стареют. Произведения искусства теряют свою ценность, потому что запросы общества меняются не к лучшему. Создавая что-то, думать об этом не стоит. Искусство - это котел, в котором варятся мечты, фетиши, либидо и безумие. Новое творение - это всплеск психического напряжения, это спасение, которое уговорило мастера не убивать себя в порыве экстаза. Это что касается красоты души, ее бессознательных волнений. Чувства определяют связь художника с действительностью. В сотый раз о любви. Ей придают столь большое значение, потому что только она обладает мощной энергией для создания нового человека и искусства. Она заставляет человека чувствовать себя избранным, особенно если любовь взаимная. Но он не избранный. Раздутое "эго" человека, будучи парусом, гонит его корабль на скалы, потому что у каждого чувства есть срок. Мы умеем любить, но не умеем любовь эту в себе убивать. Хорошо, если бы существовали действующие инструкции.

Бывает, конечно, что ловлю себя на желании крикнуть: "По каким кабакам шляешься, любовь моя? Я твой главный кабак, слышишь?" Но я прекрасно понимаю, что в даже в губернском центре представителей ЛГБТ-сообщества можно пересчитать по пальцам. Остается только интернет-пространство, но и то не оправдывает себя: все ищут похожих и никто не ищет иную высоту. Человек просто бежит от тебя в страхе влюбиться. Ничего, пока я буду искать в себе то, что смогу вручить тебе, когда мы все-таки столкнемся. В кабаке, ага. Список мест, которые мы обязаны посетить вдвоем, ширится. Список песен, которые ты прослушаешь, ежедневно увеличивается на треть. Может, я даже суну тебе под нос пару текстов, обращенных к тебе, посетителю очередного кабака, но пока без меня. И фильмы - покажу тебе их все! Слушай, читай и смотри. Не говори ни единого слова (я не удивительная, не уникальная и не прекрасная). Просто отныне иди рядом. Я буду глотать тебя большими глотками, часто давиться и смеяться, вытирая губы. Ненасытный ребенок, который хочет захлебнуться. Губы, руки, глаза твои будут затерты моим взглядом (а после и губами) до дыр. Я сделаю правильно - буду любить тебя ежесекундно: звонить-писать много-много-много по ночам, с работы и даже во сне, а при встрече буду прыгать перед твоим лицом надоедливой собачонкой. Я не верю в иную любовь. Работа не выше любви. Семья не выше любви. Творчество не выше любви. Если, конечно, любишь.

Книги, любовь и заблудившийся Бог

Без расширения внутреннего информационного поля - за счет обращения к действительности - личность начинает деградировать. Пресловутый поход по магазинам оказывается в данном случае спасением, потому что хоть что-то новое да появилось в жизни, которая не только застыла болотом, но и начала смердеть. Все тот же перечень лиц перед глазами, разве что меняются местами. Нет встречи, когда сталкиваешься на бегу, роняешь во все стороны света документы (хорошо бы, без матного вопля), начинаешь их судорожно собирать, поднимаешь взгляд, а на тебя смотрит оно, из твоих снов и пока что немое. Я успела познать жизнь и говорю вам (строки из Самого Нового Завета): "И не будет!" Смотрите кино - оно поможет вам пережить ожидание, в конце которого всегда смерть.

Странно, почему после третьего перечитывания книги не хочется выбросить ее с ненавистью и обещанием никогда к ней не прикасаться. А человека выбросить ой как хочется. Что ты и делаешь. Да только ты у него выброшенный месяц назад, если не больше - разминулись. Выбрасываешь одного, второго, двадцать пятого, а после задумываешься, брать ли его вообще. Конкретная - например, купленная тобой в порыве букинистического экстаза - книга не заведет себе читателя на стороне. Человек, конечно, не книга. Не так - человек книга не полностью (читать его все же можно). Он не вещь, которую можно купить-продать. Он предатель зачастую. В силу разных причин: новая любовь, перемена места жительства или места учебы. И у кого здесь нет души? Книга не оставит на сердце рану длиной с "Титаник". Не завещает стопу прожитых вместе фотографий, которую если и сжигать, то только с собой, иначе никакого избавления. Не покопается в тебе, как в яме, где недавно обнаружили ценные экспонаты прошлого тысячелетия, и не плюнет в самый центр, ничего там не отыскав. "В качестве собеседника книга более надежна, чем приятель или возлюбленная", - писал в 1987 году Бродский. Не верите мне - поверьте, пожалуйста, гению.

Шагая по областному центру, вершине российской губернии, с пакетом книг в руке, я чувствую себя свободной. Вряд ли я буду себя чувствовать так в присутствии другого человека. Я же не влюбляюсь во всех подряд. Да и если признаться, вообще редко что испытываю к человеку положительное. Книги я покупаю не для статуса, не для количества и не для развлечения. Это реальная потребность - купить частичку волшебства, прочитать, проглотив ее, и стать на сотую долю процента волшебницей. Пожить не только здесь и сейчас, а в Москве начала 20 века. Возможно, быть везде и всегда. Даст ли это человек, которого заставляют любить? Ведь все в этом мире так и кричит: "Люби человека, мразь!" Я люблю. Может быть. Где-то глубоко. Краешком сердца. После бокала вина. И вот уж чего - не жажду, чтобы меня любили. Это приходит с годами - осознание, что сторонняя любовь ничего тебе, по сути, не даст. Ты прекрасно можешь прожить и без нее. Я проживу спокойно эту жизнь - "человек не к месту" и "человек, которого смерть зарезервировала еще в утробе" - и умру. Без агонии. От болезни, возможно. Оставлю после себя потомков с такой же больной психикой (что-то же должны они от меня получить; таланта нет, поэтому, простите, детишки, но у вас будет поехавшая кукушка). "Как писатель она стухла еще в 25", - скажут обо мне. Или: "Как педагог... Она никогда им и не была, честно признаться". Ничего примечательного. У меня даже нет пирсинга на татуировках. И зеленые волосы не развеваются на владимирском ветру. Что я могу дать? Купить несколько книг. Что могу показать? Что можно жить без любви. Но главнее - что можно без любви творить. Нет, мир не вращается вокруг любви. Он вращается вокруг тебя (все субъективно), а ты уже сам решаешь, любить или "да ямбись оно все хореем!"

Эти строки не только о любви и книгах. Идея, которая сквозит в каждом слове - с возрастом перестаешь что-либо требовать. Все меньше восклицаний "Как же вы меня не любите? Я же такой прекрасный!" И вот их вообще нет - святое молчание сковало уста. Успех - что это? Если для большинства это материальное поощрение: грамота, подарок или премия, для меня он кроется в большей, чем до этого, свободе. Еще один перевал, созданный окружением, преодолен. Только мой выбор: бежать мне или лететь. А может, катиться камнем. Мама беспокоится о моем внешнем виде, на что я отвечаю, что лучше бы она беспокоилась о состоянии моей психики. Пусть я пойду по улице в заштопанных вещах, но в душе моей будет ателье, где все вещи с иголочки. На тебя посмотрели не так - ты не то что не должен беспокоиться, у тебя просто есть возможность не беспокоиться об этом. С исключением стороннего мнения из вашей жизни собственно вашего существа в ней будет все больше. Осторожно - может стошнить.

Сегодня мне пришла в голову еще одна занятная мысль - вариант ответа на вопрос "почему русская цивилизация догнивает свои последние деньки?" Вспомним "русский идеал" - что парадоксально, в нем православие и коммунизм идут в ногу - наличие у нации общего нутра/дела. Конечно, в нем есть свои минусы - ограничение личных интересов. В общем, не стало ли в русском человеке слишком много личности и слишком мало человека? Выступая за закрытый индивидуализм, я призываю за открытое светлое будущее. Вот ты приносишь пользу обществу? Шлифуешь ты свою душу (или вышиваешь крестиком, кто знает)? Обратил ли ты в свою "веру" хотя бы одного ленивого? Помогать обществу - это не бросить нищему 10 рублей, это работать с конкретной душой. Если бы у нас на подкорке было записано, что культура (а не деньги и не труд ради денег) превыше всего, кем бы мы были сейчас! Я работаю с детьми, стараюсь увидеть в них личность, но не отменяю общей установки - "без культуры мы стадо". Они приходят из 9-го класса дикарями, которые не знают, кто такой Достоевский. И ведь это не сельская школа, где так важен крестьянский труд. Это среднее профессиональное заведение государственного значения. Подстегивая дисциплину, мы теряем сердца тех, кто будет жить в России после нас. Так нельзя. Чтобы "глаголом жечь сердца людей" и скручивать в бараний рог жилистой рукой Макаренко, нужно быть гигантом. Гигантом без грамот и премий - широкой души достаточно.

Господи, мои тексты не читают (черт с ним!), меня не любят ни как девушку, ни как человека (черт и с ним!), но я постараюсь быть оплотом духовности в сфере, заваленной бумажками. Это люди, которые проходят не мимо, а сквозь меня. Им тоже нужны учителя. Не только предметники - еще учителя тому, как не оскотиниться в мире, который сделать это вынуждает. Считайте, что все заблудились, и это поможет. Даже если один из заблудившихся Всевышний.

Политика любви

Не полюбив,

не опишешь любовь.

It's easy to live

when you're in love.

В любви нет сложной политики. Любишь - добиваешься - забираешь себе - обладаешь, пока не остынешь. У меня есть своя история, достойная романа, как я добивалась любимого человека. И ведь добилась. Ничего не боялась, а стоило - общество противостояло нам до конца. Сначала выведываешь почву, а после берешь свое сердце, тяжелое от любви, бросаешь его и сбиваешь любимого с ног. Поэтическую натуру - расстреливаешь стихами, прозой и рисунками. Страстную - распахиваешь пальто, под которым только нижнее белье, и любишь две ночи подряд, пока человек не попросит водички попить. Сомнений быть не должно, иначе умыкнут ваше счастье. Если меня любят, я не буду стоять над любящим с бутылочкой молока, чтобы вовремя накормить. Конечно, я буду искать того, кто повалит меня и зацелует до смерти. Я живой человек. Пусть пишу тексты, которые не читает никто. И преподаю как Бог на душу пошлет, получая за свою манеру регулярные пинки. Но я еще и женщина, набирающая очки в зрелости. Прошло то время, когда я с прищуром смотрела на блуждающие огни - от неуверенности в собственных силах. Все изменилось. Сосуд, помещенный внутри, наполняется мудростью и опытом, только сильнее разгорается желание потерять от любви голову, отречься от себя в пользу единственного человека. Чтоб каждую ночь меняться телами. Я даже согласна ради каждой встречи летать в чужую страну, в провинциальный город, название которого забываешь сразу же, как произносишь. Даже если эта встреча будет длиться час.

Любовь - это великая случайность. Это как попасть орешком от сливы пробегающей по дереву белке в правое ухо, будучи пьяным. Но еще большая случайность - любовь, которая будет бороться. Которая выметет метлой из души твоей все сомнения до единого. Ты - металл, из которого плавят изысканное украшение, вставляя в него самоцветы: вчера шпинель, сегодня рубин, а завтра сапфир. Металлические нити пересекаются, переплетаются, и вот уже ты не пластина, а искрящееся драгоценными камнями кружево. Стоишь баснословную сумму - делал мастер, который на этом рынке уже вечность. Блестишь в одном ряду с Сириусом и Альдебараном.

Знаю, мы бы не справились с бытом. Это были бы встречи, которые я отмечала бы в календаре сердечком. Иногда даже несколько сердечек подряд - отпуск. Я бы докладывала тебе: "Сегодня я выучила десять сантиметров твоего тела". И получала бы ответ: "Давай проверим". Я хотела бы искромсать тебя на куски, заморозить и есть их, чтобы ощущать тебя в себе все время. От этой мысли становилось бы страшно. Я бы призналась тебе. Мы бы насмеялись всласть. Смотрели бы друг на друга до слез в глазах: то ли от напряжения, то ли от любви. От желания кружилась бы голова - еще до алкоголя. Окружающий мир исчезал бы на пару часов, а после снова проявлялся пятнами, когда мы, усталые от наблюдения за внутренним миром друг друга, улыбались в губы напротив. Мне не везет в любви. Не знаю, везет ли тебе в ней (до меня).

Я стану гордо унижаться. И ты меня узнаешь.