Как руки творят то, что бросает меня на камни? Практически не принимая себя, постоянно калеча самооценку, добивая ее же костылем, я пишу то, что никак не соотносится с этими "побоями". И я на камнях. Пытаюсь встать. Ворчу на калеку. Разбегаюсь и отрываюсь от земли, даже не орудуя руками. Приземляясь, хватаю калеку за шею и бросаю в стену - она растворяется в ней, а я падаю на острые осколки этого мира. Когда это закончится? Что должно произойти, чтобы калека перестала быть калекой, бросила костыли и полетела вместе со мной? Кто должен открыть глаза? Кто сможет внушить мне? Неужели лишь Господь, и придется ждать смерти, как избавления? Хотя ни меня, ни калеки-самооценки уже не будет.
"Кажется, я не доживу до утра". Меня, как весенний снег, съест собственное отчаянье. Отчаянье размером с воздушный шар. Так мало лет, а я словно не прошла ту войну, которая будет. Умерла на поле боя. И вернулась в прошлое, чтобы жить, зная, что война уже проиграна, хотя эта война даже не объявлена.
Словно на лбу - печать вселенского горя, поставленная пробегающим мимо психом. Я у них теперь своя. Так мало для вселенского горя надо - всего лишь слюни и палец.
Сижу с этой печатью и зашиваю лопнутые шарики. Зашиваю в надежде, что смогу их надуть и улететь с этой планеты. Умереть задолго до необъявленной войны. В высших слоях атмосферы.
Я никогда на них не улечу, но все равно зашиваю. Лопнутые шарики никогда не взлетят в небеса. Но я умру. Когда-нибудь.
Ты - моя бежевая коробка. Мне говорят: "Открой ее, не используя рук". Я долго хожу вокруг, но все же заглядываю в тебя. Разрезаю золотыми ножницами черные нити, натянутые внутри, в надежде, что на тебе появятся разноцветные узоры. Хочешь, будут рыбы? Ты только скажи.
Я - черный пакет. Запуталась в ветках сухого дерева. Шуршу на ветру, рвусь. Надо мной такое голубое небо, а я привязана судьбой к дереву, которое может рухнуть от первого же шторма. Во мне несли книгу. Я даже не знаю ее названия. Но она была такой важной. Дождь прошел. Книга ушла. А я сбежала из мусорного бака в небо. Рвануть бы изо всех сил и припечататься к мягкой синеве, провалиться в нее ногой и застыть на небосклоне. "А это созвездие Черного Пакета, - скажет отец сыну. - Когда-то он лежал в мусорном баке, но решил улететь в небо. Никогда не отчаивайся, сынок. Видишь, как может все повернуться?"
"Кажется, я не доживу до утра". Меня, как весенний снег, съест собственное отчаянье. Отчаянье размером с воздушный шар. Так мало лет, а я словно не прошла ту войну, которая будет. Умерла на поле боя. И вернулась в прошлое, чтобы жить, зная, что война уже проиграна, хотя эта война даже не объявлена.
Словно на лбу - печать вселенского горя, поставленная пробегающим мимо психом. Я у них теперь своя. Так мало для вселенского горя надо - всего лишь слюни и палец.
Сижу с этой печатью и зашиваю лопнутые шарики. Зашиваю в надежде, что смогу их надуть и улететь с этой планеты. Умереть задолго до необъявленной войны. В высших слоях атмосферы.
Я никогда на них не улечу, но все равно зашиваю. Лопнутые шарики никогда не взлетят в небеса. Но я умру. Когда-нибудь.
Ты - моя бежевая коробка. Мне говорят: "Открой ее, не используя рук". Я долго хожу вокруг, но все же заглядываю в тебя. Разрезаю золотыми ножницами черные нити, натянутые внутри, в надежде, что на тебе появятся разноцветные узоры. Хочешь, будут рыбы? Ты только скажи.
Я - черный пакет. Запуталась в ветках сухого дерева. Шуршу на ветру, рвусь. Надо мной такое голубое небо, а я привязана судьбой к дереву, которое может рухнуть от первого же шторма. Во мне несли книгу. Я даже не знаю ее названия. Но она была такой важной. Дождь прошел. Книга ушла. А я сбежала из мусорного бака в небо. Рвануть бы изо всех сил и припечататься к мягкой синеве, провалиться в нее ногой и застыть на небосклоне. "А это созвездие Черного Пакета, - скажет отец сыну. - Когда-то он лежал в мусорном баке, но решил улететь в небо. Никогда не отчаивайся, сынок. Видишь, как может все повернуться?"
Комментариев нет:
Отправить комментарий