Осатаневский экспресс

Стою в проходе поезда, перевожу дух. Мышцы ноют от многочасового тягания с трудом приподъемного чемодана. Стою и стою, пропуская бегущих мимо по "пить-ссать" делам сопоездников. Так и стояла бы - до конечной. За окном что-то незнакомое, жухлое, в местах еще молодящееся. Впервые еду этим маршрутом, а, казалось бы, только им мне и стоит ездить: Москва - Санкт-Петербург.

Шестое место (любимая цифра, да и шестое октября еще) - не у окна, у выхода. Ну что… Выбрала - терпи. Наш опыт - сын ошибок трудных. Впредь будешь покупать билеты за 2 года - чтобы точно у окна и можно было на столик “печатную машинку” поставить, а то ютись вот в углу, согнувшись в тридцать три погибели (по номеру родного региона), с аппаратишком на тощих, дрожащих от усталости коленках. Напротив целое семейство: мать (ровесница мне, а может, и младше - со скрипом, но признаю), дочь-первоклассница (смотрящая мультики без наушников - но мой внутренний Христос ее прощает: наушники в поле зрения были, просто не заработали должным образом) и неизвестного полу, неизвестного возрасту младенец. Последний заслуживает отдельного внимания. Закутанный в новую одежонку, под колпаком верха коляски (низ у современных снимается), лежит и корчится. Хотела написать, что он дергает руками и ногами, но как он может ими дергать, если они ему (пока что) не принадлежат? Стопы плотно спрятаны в ползунки, и я вспоминаю, как в младенчестве ненавидела одежду с закрытыми руками и ногами. Очень неприятно было. Лежал, как в тюрьме. Ни продыху, ни воли. Наверное, поэтому то и дело выворачивалась из любого вида и силы “кульков”, а, выросши, не ношу перчаток (пока пальцы не скукожит от холода) и вытаскиваю ноги из-под одеяла, если сплю. Ребенок, недовольный своим рождением и тем паче беспомощностью, начинает кряхтеть: только проснулся, значит, либо есть, либо обратно. Под простынкой мама заботливо вручает ему - красному, словно из бани - грудь. Накормлен. Кладется в люльку, укрывается той же тряпочкой. Возится - как червячок под землей. Слава Богу, молчит. Но за него разговаривает - сверх меры - сестра, кривляющаяся, очень похожая на маму лицом. И разговаривают мультики (на планшете, который, видимо, смысл жизни - между прочим, айпад). Мама - в простой, но фирменной одежде, последний (ну, или предподследний) айфон, золотое кольцо с бриллиантом на безымянном пальце. Странно, имя у пальца есть, но имя говорит, что его нет. Девушка похожа на спортсменку. Лицо ее простое, без голубых кровей и рафинированной бледности. Над люлькой висит дорогая лисья шуба. Ее шуба. Висит и смущает мое твидовое пальто, свернутое и уложенное на верхнюю полку.

Интересно было бы покопаться в голове человека, не знавшего бедности. В аэропорту я изучаю людские лица и часто натыкаюсь на столь беззаботные, что возникает подозрение: а все ли у них в порядке с развитием? Беззаботные лица в беспощадной российской действительности - что трюфель в избе. По неволе задумаешься о том, что в старом мире много молодых душ - пороха еще не нюхавших. Лично я родилась с ненавистью в глазах. Ничего не изменилось спустя 7 лет - на фотографии нашего первого класса я проклинаю все человечество.

Соседи - супружеская пара (через 2 часа я понимаю, что они не знакомы). Женщина говорит монотонно, словно читает Псалтырь. Муж пьет пиво, активно жуя сэндвич с бужениной. Щеки так и ходят ходуном. На смачных губах смачные крошки. Женщина отпивает чай из стакана с подстаканником и льет его на себя и пол. Поезд трясет так, что я заваливаюсь то направо, то налево. Теперь понятно, почему в поезде стаканы в доспехах - разбились бы все. И почему стол с выступающими вверх краями - чтобы эти самые, одетые в доспехи стаканы не свалились на ваши кирзачи, дорогие дамы.

Чемодан мой наказан - уткнулся носом в дверь. Многострадальный, бедный, с богатым внутренним содержанием. И тяжелый - не каждый вынесет. Я практически.

Пью отвратительный кофе за 100 рублей. Сахара не хватило - достаю свой, где-то очень вовремя умыкнутый (вот и спас). Ставлю на стол, замечаю на крае кружки след от помады. За пару минут кружка с блюдцем, спасшим меня от кофепролития, уезжает на 30 сантиметров. Придвигаю к себе - без толку: путешествие по столу продолжается (гонка кружки в юбке и стакана в доспехах). Делаю еще пару глотков - с отвращением. Терпи, женщина, терпи. Всем непросто, особенно в России, где лишь недавно перестали есть ягоды картофеля и травиться.

И никто, главное, не читает. Я бы сама села за книгу, но вынуждена писать, иначе - не спастись. На меня уже косо смотрят. Пусть думают, что я писательница. Хоть раз в жизни. Сначала смотрела в окно, не заходила в людскую (не высокомерие, просто выветривала мокрый от бега свитер), а как зашла, так набросилась на клавиатуру и щелкает, щелкает, глаз не поднимая - кольца так и сверкают. Судя по всему, в этой странной женщине прочно сплелись ветви дикого терна, росшего на задах глухой деревни, и изысканного плюща, обвивающего старинный графский замок, полный пауков и привидений.

Блять, повела себя не как дама. Вела-вела, а тут кофий на клавиатуру пролила. Отвратительнейший, к тому же. Не взвыла. Спокойно, с лицом Будды, вытерла его жесткой, как наждачка, государственной салфеткой. Если и туалетная бумага такой окажется, то в прямом смысле жопой почувствую всю мощь российской суровости.

Спустя 2 часа тряски (даже в воняющей мочой электричке не так трясет) вспоминаю, как я попала на этот поезд. Ничего не предвещало беды. Сидя бок о бок с алкашами, час неслась из Подмосковья в Москву. В метро села не на то направление, вернулась, забежала в вокзал, в котором ни черта не знаю, первый раз. Так и сказала сотруднику: “Я тут первый раз! Куда бежать?” Несусь в конец здания, до отправления минута. Меня обгоняет девушка налегке. Поезд отходит, бросаю в открытую дверь последнего вагона чемодан, бросаюсь в вагон сама, и меня ими - медленно, с любовью - зажимает. С лицом Будды протискиваюсь и начинаю обливаться потом. Мне заботливо сообщают, что это первый вагон. Так же заботливо спрашивают, какой мой. “Одиннадцатый”, - сиплю охрипшей глоткой и ловлю на себе сочувствующий взгляд всех столпившихся в тамбуре сотрудников. Секунду спустя начинаю истошно хохотать - всегда запрыгиваю в последний вагон в метафорическом смысле, а тут довелось - в прямом. Целая фраза ожила и дала мне по морде! Видела такое только в кино - для “романтишности”, чтоб на последнем “издыхании”. Думаю, ну раз с этим справилась, то справлюсь и с остальным, правда, крепко поджав стальные, уже с шипами яйца.

Хотела приключений? Изнывала от скуки? Так получай же сполна, уважаемая Леди Абсурд. Вот тебе и вагончик, вас так любезно зажавший, вот и поход ваш через весь “Невский экспресс” к 11-му вагону, и ваши нервные смешки на грани икоты, вызванные любезным сообщением проводницы, что десятый вагон отсутствует и осталось пройти только 3 (”перепрыгнув баулы, наставленные в проходе”, - добавляю мысленно). По ее словам, все забито под завязку, а то она бы любезно посадила бы меня у себя. Чемодан свой начинаю тихо ненавидеть, но ненависть сразу же переходит на чемоданы остальных - они больше (а хозяева их, следовательно - наглее). Любезно прошу всех посторониться. Чемодан выписывает в воздухе акробатические этюды. В одиннадцатом вагоне проводник любезно начинает допрос: что буду пить, есть. Серьезный мужчина - пытаюсь несерьезничать. Всем своим поведением (больше, чем видом) пытаюсь сказать, что я не муха (в жажде наживы лапы потирающая), а стрекоза: крылышки у меня прозрачные, как стеклышко или лед, тельце длинное, блестящее с зеленым отливом, голова большая и глазастая, все замечающая.

Все-таки ангелы существуют. Поддавали мне под зад всю дорогу от метро до поезда - иначе бы опоздала. А человек я верующий: таща за собой чемодан все 9 вагонов, не затихало мое “Господи Иисусе!”

Соседка не так проста, как кажется - открыла “Шантарам” Робертса. И сережки у нее с большими голубыми кристаллами.

Мужчина сел жрать. Заказал себе всего. Завидовать нехорошо, но я завидую - и мне хорошо. У него такие подвижные щеки, что к ним можно подключить провода и спокойно заряжать телефон. Интересно, в его седой, жующей голове промелькнула хотя бы тень мысли о том, что он может нас своим обильным поеданием картошки и селедки смущать? Кажется, я знаю, что закажу в первом питерском кафе, вставшем на моем - голодном - пути. Селедочки с лучком. И грибочков маринованных. И водочки. И “главней всего погода в доме, а все другое - суета”. И “я знаю, что у вас не караоке, но так, мужчина, петь хочется! я ж с владимирщины, у нас там все поют!”

Нет, конечно, у меня есть булка из рациона “Холодный №1”, но я ее оставлю, чтобы забить в хостеле гвоздь - вдруг торчит какой-нибудь, ожидая мужественной женской руки. И правильно, что не ем. Поем - спать захочу. А главное, не похудею. Хотя я подозреваю, что набранные в Крыму 2 килограмма успешно вывалились из меня, пока я бежала на этот “Осатаневский экспресс”.

Младенцу, как выяснилось, полтора месяца, а еще он - будущий мужчина. В купе предательски пахнет борщом.