С Гением не непросто. С Гением - никак. В этом причина его и счастья, и несчастья одновременно. Он не такой, как все - все, что выходит из-под рук его, переливается гранями божественного и истинного. Так дышит в наш мир Господь. Да, это Его судорожное - полное красоты и любви - дыхание. Гений и его Господь - плечом к плечу. А вокруг - никого.
И совсем неважно другому, что в Гении не только Бог, но и Человек: он плачет, он злится, он смеется. Он дорожит и той, и другой сущностью, но, как правило, вторая - гуманистическая - страдает. Иногда она и вовсе опустошена - в сосуде, отвечающем за земное, свищет ветер заброшенности и ненужности. Нет, не потому, что Гений слишком велик для этого - помешанном на еде и сексе - мира: хотя и поэтому тоже. Пусть все дело в людях, пусть они такие неправильные - многого не видят, главное другое - по причине, касающейся других, Господь - пусть и в лице гениального человека - страдает. Ничего со времен Христа не поменялось. Ни капли не утекло. Разве что, копья стали словесными, и ран от них не видно. Но они - есть.
Христос был выше всех. Не думаю, что Ему хотелось человеческого к себе отношения - Он с детства знал, что является жертвой, и пронес это знание до финального креста. Гении - стоящие намного ниже Христа - не хотят умирать: ни в 24, ни в 27. И если это случилось, значит заранее было решено: "Он умрет рано, иначе будет только хуже. Он уже принес свою истину". Остальные гении хотят жить, более того - они пытаются стать более земными, начинают интересоваться главными "китами" современного человечества. Они жаждут жизни - "Это гениально!" не заменит человеческой руки. Возможно, гений бы согласился ЛИШЬ на второе. Многословность (или немногословность) о его творчестве приближает его к невесомости, напоминает о смерти, которая все время дышит в спину. Вряд ли ему в спину дышит счастье. Он почти собачьим чутьем знает, что Цивилизация истребляет неугодных, тех, кто опережает ее развитие - так сказать, зачем бежать вперед паровоза? И я не понимаю тех, кто бежит от этого мира: покрывается толстым слоем колючек, надевает сверху панцирь, чтобы наверняка. На его месте я бы кричала: "Не уходи от меня! Не сбегай! Неужели тебе не страшно, что меня истребит Цивилизация? Задавит автомобилем или деревом - сегодня, завтра? Неужели так трудно быть рядом до конца - приковать себя ко мне цепью? Неужели твои собственные страхи и эго важнее?"
И бегут. Бегут, не оглядываясь. Чума гениальности - чума одиночества. Забывают имена, пароли, явки. Находят других, жмут им руки, смотрят в глаза - интересно, что же они видят в них? Вращается ли в них планета Земля? Каждое желание - будь оно даже одурманивающим по самое "не хочу" - заканчивается, и лишь все, что касается гения, вечно: Господь никогда не кончится, Господа хватит на всех, только вот проблема - никто не нуждается.
Я скучаю по дикой - именно дикой, необузданной, безумной - гениальности. В голоде и холоде гении собирались в стаи, переворачивали с ног на голову больной революцией мир. У одних - революция мышления, у других - политическая. Разве справится первая со второй? Да вот, кажется, справилась: читают, любят, рыдают на могилах, учат наизусть, как самую дорогую - только для него сотворенную - молитву. И я бы в голоде и в холоде - с ними: делила последние свечи и керосин, затыкала бы разбитые окна и месила в дырявых сапогах грязь. И убивала бы себя, спасая их.