Литночь

Проза Толстой - наркотик. Не могу оторваться, а если отрываюсь, то только на то, чтобы зажать себе рукой рот и не разбудить никого восторженным воплем (и без того слыву - и плыву - безумной). Или на то, чтобы остановить слишком быстрое сердцебиение (обычно оно возле 60-ти топчется). Не остановлю - зафиксируют первую смерть от творчества Татьяны Толстой (книга будет у меня в руке, как у Марата - останется сложить дважды два). Или чтобы наконец-то нормально задышать, а то в зобу дыханье сперло и перья, черные в зеленый отлив, от озноба литературного ощетинились. Внутри что-то яростно, но тихо клокочет: то ли душа, родные сигналы в очередной раз поймавшая, то ли любовь к русскому языку, плавно перетекающая в любовь к русской классической литературе и русской самобытности, если уж взять лопату вместо совка. И клокот этот - эмоциональный, интеллектуальный, бессознательный - ничем не заглушить. Минут 20 прошло, а он - есть, где-то под ребрами, правым боком к сердцу. Как океан, в котором вдруг одномоментно запели все живущие в нем киты.

Большая стрелка мчится на встречу с маленькой - у цифры “один”, как у метро или торгового центра. Кот, отпетый бандюган, воплощение не только Али-Бабы, но и остальных сорока разбойников, вгрызается мне в ногу, одетую в связанный мамой следок. Когда Пащёнка (”пащёнок” в нашей семье - и возможно, что в диалекте вообще - это “подленький малый”) не было и его не приносили в пакете, на дне которого он, тощий и с больными глазами, болтался, я написала стих со строчками: “Охотник-кот залез на ствол: до птиц дорога длинная”. Кот еще не рождался (и не застревал в заборе, где его и нашли), а стихи о нем уже были - вовсю.

Бабушка еще зовет его “Стрикулист” (в том же диалекте - “шустрый малый”). Это самый русский кот из всех. Типичный: черно-белый, "носастый и голенастый". Тот, о котором все легенды и сказки. Не “достопочтенный хранитель дома, сливок бытия”, а мошенник и бандит, дорогие наушники в полночь однажды сгрызший. Быстро бегающий и быстро жрущий. Засыпающий - в прыжке.

“Крутится планета.

Спать пора планете.

Все уснут, а этот

Зашуршит в пакете,

Со стола на кухне

Фантики утащит

И с разбега рухнет

В приоткрытый ящик.

Там уснет, уставший

От забот и бега.

Наказанье наше,

Вроде оберега”.

Болтающий (на своем кошачьем), с нами постоянно пререкающийся, кусачий и нежный одновременно. Мужчина, сын и внук. Лежит вон на полу, пятки горячие вылизывает. Через минуту будет по клавиатуре скакать - этими же пятками.

Дом спит. Я - нет. Ничего не меняется за 28 лет. Выключены телевизоры, молчит радио. Изредка - то в одном углу, то в другом - раздается (так и просится “женский визг”, но - нет) женский храп (современная адаптация). Слева, под локтем - не поверите - мерный кошачий, почти детский сопот: скопытило, вытянулся в струну, ноги балеруна. Мне бы так засыпать - бежать куда-то, бежать, а потом бац и уже храпишь под кустиком. Никогда быстро не засыпала, ну разве что после бессонных марафонов - могла и в автобусе, и на паре, где только не. Помню, нам что-то говорят, на доске пишут, мел казенный тратят, а у меня, простите, дамы в кринолинах и руки у них белые-белые, будто пудрой присыпленные. Не зря на первом курсе узнали, что жизнь есть сон.

Под конец дня голова очищается от шелухи. Прошлое твое представляется голым и без прикрас: женщина смыла косметику и разделась. Хочется взять лупу и рассмотреть пушок на ее мягкой щеке - что-нибудь из детства. С ранящими душу подробностями. Деревня, вьюга, нищета. Везешь деревянные санки, нога проваливается в снег. На ужин - вареная свекла, а если повезет, то придут гости и, помимо водки, принесут колбасы и хлеба. Но так хорошо здесь, с поющими китами под сердцем. Здесь тепло и кормят вкусно, а там - голод и холод. Здесь я знаю, кто я есть, а там - девочка, грубая и от беззащитности озлобленная. Там - тьма, тьма и тьма, а под ней, как в аду, лед. Когда-нибудь я об этом напишу (и буду долго и громко плакать).

Я так же прерывала свое чтение только 2 раза в жизни: когда перечитывала дневники Камю и когда, опять же, перечитывала свою, сильную и больную, вещь. Читаю и останавливаюсь. Нет, нет, не могу дальше. В детстве смотрела в форточку на закат и ловила себя на желании кричать - от красоты. Текст - это тоже закат. Восход. Луна. Звезды. Солнце. Море. Горы. Водопад. Порою - самое гениальное - все вместе. Еще одно доказательство, что человек и Бог смотрят на одни и те же вещи, в одну и ту же сторону. И любят - все, что видят.