Я много думаю о Земфире. И теперь "думы" коснулись ее природы. "Природа гениального человека" - здорово же. О ней можно написать самому, но зачем, если за меня это сделал Стефан Цвейг в очерке о Гюставе Малере? Никто не скажет о демоническом человеке точнее.
С.Цвейг:
Демонический человек - вовсе не то же самое, что человек творческий, он, быть может, еще таинственнее в своей сущности, он весь - природная мощь, одухотворенная стихия. Внешне он ничем не выделяется, у него нет других примет, кроме производимого им воздействия - неописуемого, сравнимого лишь с некоторыми волшебными капризами природы. Подобные свойства присущи магниту. Можно испробовать тысячу кусков железа. Они все инертны, они стремятся только вниз, отягощенные собственным весом, разобщенные и пассивные. Но вот ещё один кусок железа, столь же тусклый и неприметный, как все остальные, однако в нем заключено могущество - могущество звезд или глубочайших земных недр, благодаря которому он притягивает к себе все родственное, сцепляется с ним и освобождает его от тяжести. Магнит одушевляет собственной силой всё притянутое к себе (если может удержать его достаточно долго), он изливает свою тайну и передаёт её дальше. Он присасывает к себе все родственное, чтобы пронизать его насквозь, он отдает самого себя и не слабеет от этого, потому что воздействие на других - его сущность, его основное побуждение. И таким же могуществом - могуществом звезд или глубочайших земных недр - обладает демонический человек: это могущество - его воля. Вокруг него тысячи и тысячи людей, и каждый из них, инертный и неодушевленный, стремится прочь, подчиняясь тяготению собственной жизни. Но он властно притягивает их к себе, неведомо для них самих наполняет их существо своею волей, своим ритмом, и, одушевляя их, он сам в них возвышается. Подчиняя их своеобразному гипнозу, он собирает их, сцепляет нити их нервов со своими, вовлекает их - часто насильственно в свой ритм. Он приобщает их, он насилует их волю, но тех, кто идёт к нему добровольно, он причащает тайне своей силы. Такая демоническая воля была в Малере, воля, которая всё покоряла и ломала всякое сопротивление, которая была силой, изливавшейся на всех и всех одушевлявшей. Вокруг него простиралась огненная сфера, в которой каждый раскалялся, иногда сгорая, но всегда очищаясь. Невозможно было ускользнуть из неё, хотя, как говорят, некоторые музыканты пытались это сделать. Его воля была слишком горячей, под её напором плавилось любое сопротивление. Своей не знавшей равных энергией он подчинял весь этот мир певцов, статистов, режиссеров, музыкантов, на два, на три часа собирал в одно целое - своё целое - пёструю россыпь сотен людей. Он лишает их собственной воли, он куёт, формует и шлифует их дарования, он вталкивает их - уже воспламененных его огнем в свой ритм, пока не спасет неповторимое из пучины повседневности, искусство - из пут ремесла, пока не воплотит себя в произведении и произведение в себе. Всё, что родственно ему, всё, что нужно ему для творчества, возникает как по волшебству, и чем ярче выражена личность каждого пришедшего, тем более страстно стремится он приспособиться к этой личности. Всё упорядочивается вокруг него, всё покорно склоняется перед его волей; в эти вечера и опера, и зрители, и театр - всё становится лишь его окружением, существующим ради него одного. Его дирижерская палочка отбивает такт нашего пульса, её острие притягивает к себе весь напор наших чувств, как громоотвод всё электричество, разлитое в атмосфере. Никогда больше не встречал я на сцене такой цельности, какая была в этих спектаклях: по чистоте производимого впечатления их можно сравнить лишь с самою природой, с каким-нибудь ландшафтом, в котором есть и небо, и облака, и дыхание лета или осени, есть непроизвольная гармоническая завершенность непреднамеренного и естественного сочетания существующих лишь для себя предметов. Тогда мы, молодые люди, научились у него любить совершенство, узнали благодаря ему, что высокая демоническая воля все ещё может и в нашем разобщенном мире на час или два воздвигнуть из хрупкого земного материала вечное и безупречное здание: так заставил он нас надеяться и ежеминутно ждать того же чуда. Он стал нашим воспитателем и помощником. Никто, никто не имел в то время такой власти над нами.
И столь сильно было в нём это демоническое начало, что оно языками пламени выбивалось наружу сквозь тонкую внешнюю оболочку, он весь дышал жаром, который не мог вместиться в хрупком сосуде его тела. Его запоминали с первой встречи. Всё в нём было напряжено, переполнено бьющей через край страстью, вокруг него вспыхивали зарницы, как искры вокруг лейденской банки. Неистовство - вот единственная стихия, отвечавшая его силе; в покое он казался слишком возбужденным, и когда он был неподвижен, какой-то непрерывный электрический ток дергал его и приводил в дрожь. Нельзя было даже представить его себе праздным, бездеятельным и вялым, его всегда перегретый паровой котел должен был непрерывно отдавать свои силы, что-то двигать, толкать вперед, работать. Он всегда нёсся к какой-нибудь цели, словно подхваченный вихрем, все казалось ему слишком медленным, и он ненавидел действительную жизнь - эту рыхлую, неподатливую, инертную массу, тяжеловесную и непокорную, он стремился к подлинной жизни по ту сторону вещей, к вечным снегам на вершинах искусства, туда, где наш мир соприкасается с небом. Он стремился сквозь все промежуточные формы к формам ясным и прозрачным, в которых искусство, очищаясь от шлака и кристаллизуясь, обретает безупречное совершенство стихии, её спонтанность и свободу...
В этой чаще он в кровь раздирал себе кожу, но шёл, бежал, мчался вперед, словно одержимый амоком, к цели, которая, как он думал, находится вовне, где-то там, куда нельзя приблизиться, но которая на самом деле уже была достигнута в нём самом: к совершенству. Всю свою жизнь мчался он вперёд, отбрасывая в сторону, опрокидывая и попирая ногами все препятствия, бежал, словно гонимый страхом не достичь совершенства. Ему вслед неслись истерические вопли оскорбленных примадонн, стенания ленивых и улюлюканье бесплодных, лай своры посредственностей, но он не оглядывался, не видел, как возрастает число преследователей, не чувствовал ударов, которыми осыпали его по дороге, он нёсся дальше и дальше...