Стихи под мушкой

Можно сказать, что все мои стихотворения написали себя сами. В голове появляются две рифмованных строки, чаще всего конечных, которые попросту жалко выбрасывать, я же редко что записываю по причине лени. Появляются совсем внезапно, как в известной песне. Приходится наблюдать за тем, как к этим строкам присоединяются еще две - и вот уже целая строфа держит тебя на мушке, мол, пиши, чего сидишь. И пишу. Первый вариант, конечно, отличается от последней редакции. Иногда готовый вариант вообще не публикуется - становится слишком совестно за халтуру. Хотя могут прийти и прозаические фразы, в которых я слышу мелодию, а это ведь очень хорошая основа для поэзии - музыкальность. Ради одной музыкальности может быть написан весь текст.

Поэзия современности делится на три типа: первый - "ванильная эстетика", к которой относятся тема "Питер", стилизованный эпос с элементами ужасов (слишком уж по-детски это) и стиль "а-ля Полозкова"; второй - как бы интеллектуальная поэзия, приемная дочь метафизики Бродского; третий тип - классическая поэзия, самый немногочисленный и непопулярный раздел. Но есть тексты, разложившие свои палатки сразу на двух, а порой и трех, площадках. Я говорю о своих стихах. Наверное, в них нет ничего особенного, кроме эволюции. Я не пишу стихи - я над ними работаю, пусть работаю и в не совсем привычном понимании. Скорее, работаю над мыслью, а уже после - над словом. Мысль надо дрессировать (последний этап эволюции Homo Sapiens - возможность контролировать процесс своего мышления), отсекать от нее все лишнее в лице субъективности и эмоциональности. За эмоциями не видно правды. За субъективностью не разглядеть Бога. Так что фразы становятся как бы "воздушными", лишенными "припайки" к уму или сердцу. "Воздушная" строфа - та, в которой, во-первых, свободная рифма, подразумевающая некую фривольность: не "быть - забыть", а, например, "главном - рваный". Как правило, рифмуются разные части речи или разные формы одной части речи. Иногда рифма кажется очень далекой, но это не помешает, если за ней идет строфа с более сильной рифмой. Слишком много "воздуха" - тоже дурновкусие, как и полное его отсутствие. В стихотворении автор не должен быть учеником, рифма не должна быть мученической, будто тот сидел целую ночь со словарем рифм и подыскивал нужный вариант. Автор должен быть мастером и обращаться с материалом так, как опытный скульптор обращается с глиной. Словно рифма - это сок, в котором он варится. Во-вторых, в "воздушной" строфе должны быть емкие образы и метафоры. Емкий образ подразумевает наряду с краткостью большую свободу для читательского воображения. Иным словом, образ должен быть зрелым - простым, уверенным и точным.

Полночь свершится,

ударив в затылки.

Мышь копошится

старым обмылком.

Всего четыре коротких строки, а столько в них подтекста, что можно написать целый абзац анализа. В популярных стихах если есть интеллектуальность, сложность, то она искусственная, будто отштампованная на машине по производству стихотворных текстов. И не раз вспомнишь Оруэлла. Не строфа, а целое предложение с нагромождением мертвых образов, которые валятся друг на друга, как на поле боя. Если это однородные члены, то абсолютно чужие друг другу понятия, а ведь на чтение и представление прочитанного у человека уходит драгоценное время. У стихотворения, прежде всего, должна быть душа. Единственная в своем роде, ни на кого не похожая. Но вернемся к анализу четверостишия. Можно даже без контекста. "Свершится" и "копошится" не кажутся "избитыми" рифмами потому, что это разные видовые категории глагола - здесь все просто. Использование совершенного вида после череды глаголов несовершенного вида подразумевает некое предвкушение, нахождение пока еще в прошлом. Полночь свершается, как великое событие, ударяя в затылки не только усталостью за день, но и долей опьянения. Далее на сцену выходит старый обмылок, у которого своя долгая история, как и у мыши, которая его грызет и перетаскивает. Наличие мыши говорит нам не только о ветхости места действия, но и об отсутствии должного понимания, об одиночестве, которое напоминает о себе лирическому герою всюду. После удара обычно следует тишина, но тишину в данном случае нарушает мышиный шорох в углу. Серое и мохнатое послезвучие. Музыкальность уже не в словах, а в образах. Стоило бы добавить следующую строку для полного понимания - "Лампу задуем". Задуть лампу нельзя полностью бесшумно - шумит легкий ветерок, выходящий из приоткрытых губ. Свет из текста исчезает. Музыка, живопись, слово - в двигающейся перед взором читателя картинке. Чудеса.

Стихотворение может сказать об авторе все: хочет ли он прославиться, прежде всего; сам он пишет стихи, либо стихи пишут себя сами, а поэт лишь гусиное перо; что поэзия значит для человека и что значит человек для поэзии. В юности нельзя написать толковых стихов. Слишком много упования - эмоциями, словами, собой. Стихи, написанные в юности, нужно оставлять только для собственной истории - не для истории литературы. Ранний Блок и поздний Блок посмеялись бы друг другу в лицо. Юная Ахматова не узнала бы свои последние строки. И это замечательно. В человеке приятнее всего наблюдать изменения. Гениальный творец меняется с катастрофической быстротой, жестко отметая написанное до: "Как же я был глуп! Но глупость для меня была тогда единственным выходом". Собственное лицо творец накладывает на лицо вечности, и вот уже это одно и то же лицо - никто не отличит. Чем дальше живет поэт, тем все чаще он будет понимать, что все в этом мире, его поэзия и поэзия конкурирующих с ним современников - часть Чего-то Большего. Бога, возможно. Бездарные стихи не покажутся ему уж такими бездарными, потому что и они - ода Красоте. Как написанные им строки соединяются в цельный текст (стоит, однако, помнить, что не все современные стихи имеют цельность), так и все стихи, даже не обладающие цельностью, объединяясь с прозой и другими видами искусства, сливаются в Единый Бокал Вселенной, где все связано между собой так же, как не видно в красном вине молекул.

Метафоры могут становиться механическими, образы могут падать замертво в неравном бою, ритм может скакать от разговорного до полностью прозаического, но никогда не уйдет из стихотворного текста мысль - житейская, настоянная на собственном опыте, мудрость. С ней, кстати, тоже нельзя перебарщивать. Стихотворение, состоящее из одних умозаключений, могут расценить как покушение на интеллектуальную девственность. Мысль должна быть одна, она даже может не даваться словесно; бывает, что достаточно образности. Или должна блеснуть рыбьим хвостом между делом, чтобы никто не догадался, что это была очень умная рыба. На крайний случай, ее можно вложить в уста лирического героя - самый простой вариант.

Как я уже упоминала, поэзия пишется ради Красоты. Но красота - понятие обширное. Поэтому каждый поэт решает заранее, - конечно, на интуитивном уровне - ради чьей красоты он напишет новый текст: образа (сочетания образов), слова (сочетания слов), звука (рифмы, ритма, сочетания букв), суггестии (тогда придет на помощь то самое нагромождение образов, просто оно может быть еще и живым, без каких-либо жертв). Но совмещать красоту одного и красоту другого, не запрещается, слава Богу. И юность этой Красоте помеха - стихотворение превращается в сеанс психологической помощи, что вносит в поэзию оттенок утилитарности. Сколько было бы смертей, если бы не писались в нужный момент стихи! И что ни смерть, то от неразделенной любви. Ну, не отнимать же у человека наряду с сердцем слово!

Так что на вопрос "Почему вы пишете стихи?" я бы ответила не в старом стиле "Потому что не могу не писать", а по-другому - "Потому что стихи хотят этого".