29

Ну вот, мне 29. Не думала, что доживу до этого возраста, если честно — столько было потрясений. Но это не итоги жизни, а итоги года, так что мне есть чем себя — и, возможно, вас — порадовать.

Какое-то время назад я ушла в глубокую депрессию — это была не меланхолия, не сплин, не астения, а именно депрессия, с плохими мыслями и всеми вытекающими (опустошение, отсутствие эмоций и пр.). Причины, естественно, экзогенные. Так было плохо, что я реально стояла перед выбором: жить или не жить? Буквально держала свою жизнь в руках, раздумывая, куда ее деть: применить к чему-нибудь, «поюзать» или все-таки выбросить? Не выбросила, стала «юзать» — не пожалела. Я назвала это время «мировоззренческим кризисом» — когда старые установки мертвы, а новых еще нет. В своих старых установках я рассчитывала на других, полностью зависела от них, более того — всю себя размещала не в себе, а в других. В момент кризиса я поняла, что дальше так продолжаться не может, надо что-то делать. И стала вычленять других людей из своего самоопределения — больно, а что делать. Будто деревья из себя выкорчевываешь. В конце остались одни ямы с пустошью.

Обрастать цветами — не так просто, как кажется. Отныне на мне не будет деревьев, я сама себе дуб и клен. А вокруг будут цветы, каких свет не видывал. Те, что в Италии — повсеместно (смеюсь). Цветы эти — любовь. Любовь не к себе (хотя и она там есть), а чувство в целом. Наполненность, сила, ясность. Когда ни откуда не дует, когда так жарко, что хочется открыть окно в тридцатиградусный мороз. Метафору можно понять буквально — я на самом деле стала меньше мерзнуть.

За этот год я — через тернии плохих мыслей — пришла к собственной душе. Я думала, что там ящик Пандоры, что я не увижу ничего, кроме теней. Но это был сундук с драгоценными камнями, и пусть он был на дне Марианской впадины — я все же опустилась в самое глубокое место на планете и нашла там несметные богатства. Я поняла, что все, к чему я стремлюсь, уже есть во мне, как и в каждом — просто не в те сундуки заглядываете.

Как я пришла к собственной душе и обрела гармонию? Я давно стала замечать, что я в реальности очень отличаюсь от той, которая во сне. Во сне я рублю правду-матку, веселюсь, руками размахиваю, пляшу, целую всех и обнимаю. В реальности все было ровно наоборот — если я и была веселой, то это всегда был смех с горечью. Сейчас я хотя бы могу этот горький смех имитировать — для текста, а тогда это была та самая доска, за которую держался спасшийся после кораблекрушения юнга. «Обнимашки? Пф, для сентиментальных дураков», — думала я и грызла себя по ночам вопросами, что же со мной не так. А потом приходил сон, и в нем я кружилась в прекрасном платье, пела и танцевала. Я чувствовала, что это я, но я, погребенная заживо — когда-то. Даже не думала, что смогу к себе той приблизиться, даже цели такой не стояло — я просто сделала шаг, имея в виду то, что с каждым шагом мне будет все лучше и лучше.

Если вспомнить родимый психоанализ, то я приблизилась к «наличному Я», избавившись от зацикленности на «Я идеальном». «Наличное Я» — это все, что в тебе есть: открытое и скрытое. Мы себя никогда до конца не откроем, не познаем, но что нам мешает ощутить миры, которые прячутся за невзрачной оболочкой (но все меняется, когда посмотришь в глаза)? Творческому процессу, на который я временами решалась, постоянно сопутствовал страх. Не растеряла ли умение? Не пролежала ли на диване талант? Работают ли лингвистические связки? Смогу ли? Осилю? Я вступала в новый текст, как вступают на болотистую почву — вытягивают ногу, опускают стопу, нажимают сначала слабо, а потом сильнее, и наконец делают шаг, но все равно смотрят назад — если провалится, отпрыгну. А еще сотни глаз, мигающие со всех сторон — ожидают, когда оступишься. Сейчас все иначе — страх остался лишь словом из пяти букв.

Я не так изменилась за этот год, как за последний месяц. 8 сентября (я веду что-то вроде дневника) мне приснилось, как я танцую и кружусь в голубом платье и так мне хорошо, как не было никогда. И гуляю я по подземным ходам (сегодня опять там была и хвалила Арбенину; мне кажется, я очень мало знаю о своей душе...). И в том, сентябрьском, сне незнакомый дедушка дал мне сломанную лампу и я должна была ее нести — у нее отваливалась верхушка, но, насколько я поняла, она все равно работала. Я просто очень хорошо помню то благоговение, ту необузданную радость, дикое веселье, что поселила все это уже в сознании (взяв из бессознательного — тех самых лабиринтов) и не хочу менять его на какой-нибудь суррогат. Я уже писала, что, вернувшись путем медитации в утробу матери, я узнала суть своей души — это ребенок, который хочет веселиться. Он ждал этого воплощения очень долго, он готовился, он предвкушал. Так не будем же ему «портить малину».