Больше всего ей хотелось стать женщиной: любить детей, думать о шмотках, наслаждаться ароматом цветов... И знаете, она заставляла себя это делать, будто проверяла - а вдруг получится? Выходила в сад к цветам, заглядывала в бутоны, спрашивая то ли их, то ли себя: "Неужели вы смысл женской жизни?" Цедила в себя аромат и пыталась найти в нем хоть каплю того восторга, с которым к цветам обращались женщины. Подтягивая юбку и оголяя тонкие, словно у велосипедистки, икры, она смотрела на себя в зеркало и корчила гримасы - но женственность не появлялась. Ах, как было бы славно встать рано утром, открыть окно и, напевая незамысловатый мотив, застелить постель. Прийти на кухню, приготовить завтрак и съесть его за чтением свежей газеты. Потом посмотреть старинный, как мебель в доме, черно-белый фильм и рыдать, не желая вытирать такие театральные слезы. Взглянуть на себя в зеркало, припудрить носик, взмахнуть руками - "Ах, какая я милашка!" - и опоздать на свидание. Правильное женское счастье. Но она приподнимала тяжелую голову в полдень и лежала в полуобмороке до двух. Шаркая, добиралась до кухни, пила теплый тройной кофе, который быстро противел. Но все же поглощался до последней капли, хотя и с омерзением. До следующего приема пищи оставалось, минимум, шесть часов.
Больше всего ей хотелось стать безумной. Творить дела по первому зову сердца. Наконец-таки приручить огромного осиного паука, путавшегося в зигзагообразном узоре собственной сети. Так трудно стать безумной, когда день ото дня видишь всего лишь трех людей, кота и собаку, живешь в маленьком домике с маленьким садом-огородом. Для этой крохотности в лицах-мордах она - даже если окончательно сойдет с ума - будет нормальной. Но она отодвигала занавеску, стирала ладонью влагу стекла и замечала яркий метеор, стремящийся к горизонту. Вытягивала губы в молчаливом "у", опиралась грудью на подоконник, прислоняла ладони к ледяной поверхности и устремляла взгляд на звезды. Пара звезд цеплялась за ее пальцы и скатывалась вниз.
Больше всего ей хотелось стать писателем. Засесть в угол на полгода и написать гениальный роман. Ходить немытой и нечесаной, с безднами вокруг глаз, говорить на бальзаковский манер: "Хватит говорить о том, чего нет. Давайте поговорим о реальном - о моих персонажах". Записывать все в блокнот - где угодно. В перерывах читать взахлеб - анализировать, сравнивать, восхищаться. Не давать голове спать. Но она действительно делала это. Больше всего.
Этот текст очень хорошо показывает, что такое совершенство. Люди так привыкли быть однобокими: только мужчинами, только женщинами, только взрослыми, только детьми. Они давно потеряли свою возможность всеобъемлеть - а может, и не имели ее никогда. Сколько раз мы оправдывали свою несовершенность словами "Да все мы люди!" Но совершенство ведь есть! Господь оставил нам возможность стать всеобъемлющими. Не всем, правда, но те, у кого ее нет, в этом и не нуждаются. Им комфортно в ограниченности. Я говорю о Творчестве как способности быть всем сразу - то есть быть совершенным. И о писательстве в том числе, конечно же. Писатель совершенен хотя бы потому, что ему приходится создавать абсолютно разных героев. Создание это происходит через него, то есть он должен обладать всеми этими разнообразными чертами, быть всем сразу. Как ни странно - хотя, наверное, наоборот закономерно - в обществе нормальна одностороннесть. Может, разум человека просто не может охватить совершенство. Человека - нет, писателя - да. Не это ли доказывает, что Писатель - сверхчеловек, Богочеловек? Пусть не понимают, тыкают пальцами в нужном направлении: будь мужественнее, женственнее, взрослее. У Писателя все это есть. Это, и больше, чем это - все.
ОтветитьУдалить